Метка

Надавив на педаль машинки чернильщика, я словно впадаю в транс. Слышу только жужжание аппарата и чувствую эмоции женщины. Рисунок получается словно сам собой. Цвета то смешиваются, то разделяются чёткими линиями. Забыв обо всём, я ощущаю только тепло кожи под пальцами левой руки. Я не создаю этот рисунок – он словно изливается из меня.

Когда жужжание стихает, я возвращаюсь к реальности. Промокаю лишние чернильные капли на рисунке и поднимаю зеркало, показывая женщине получившийся знак.

Она прерывисто вздыхает. Я и сама поражена. Третий листик у подножия семейного древа не похож на остальные два. Третий сияет алым и золотым, даже в смерти напоминая о красоте и надежде на новую жизнь.

– Как прекрасно! Я именно таким и вспоминаю его. Большое вам спасибо, – произносит женщина. По её щекам текут слёзы. Пока я накладываю повязку, она вытирает глаза молочно-белым платком. А потом начинает говорить, и слова льются из неё неукротимым потоком.

– Спасибо, большое спасибо вам обоим! Я не знала, идти или нет. Муж говорит, надо просто забыть. Малыш прожил всего два дня, и вы знаете, мы не должны… – Вытирая мокрое от слёз лицо, женщина продолжает: – Но я рада, что пришла к вам. Вы увидели самое главное, заглянули мне в душу. Спасибо.

Лицо Обеля неподвижно, лишь глаза сияют сочувствием и пониманием.

Женщина расплачивается и уходит, плотно запахнув плащ. У меня кружится голова, я едва могу говорить.

– Обель, это было что-то необыкновенное. Что произошло? Можно подумать, это она водила моей рукой, как будто… как будто это не я сделала знак.

В ответ Обель широко улыбается:

– Я знал, Леора, я чувствовал! Ты прирождённая чернильщица. – Внезапно посерьёзнев, он просит: – Только… не надо никому рассказывать о наших сегодняшних клиентах. Считай это требованием конфиденциальности.

Я согласно киваю. Когда чуть позже я вытряхиваю корзину с бумагами, мне под ноги падает клочок бумаги, который та женщина дала Обелю. На рисунке изображено перо.

Перо – это символ пустых. Но женщина выглядела обыкновенной, просто убитой горем.

В следующее мгновение меня словно окатывает ледяной волной. Если малыш умер, прожив всего два дня, у него не могло быть знака рождения. Дети, умершие до получения официального знака рождения, считаются пустыми.

И что мне теперь делать? Мой первый знак – и я нарушила закон, а мой наставник не только позволил мне, но чуть ли не заставил это сделать.

Я только что нанесла знак памяти о ребёнке, который должен быть предан забвению.

Глава девятнадцатая

Домой я прихожу первая, мамы ещё нет. Открываю альбом и рисую знак, который нанесла в первый раз другому человеку. На бумаге это лишь сносное изображение листа, но на коже той женщины он выглядел живым, настоящим. Я и горда, что моя первая работа получилась гак хорошо, и холодею от ужаса при мысли, что может выясниться, в честь кого нанесён этот знак. Прикрыв глаза, пытаюсь вспомнить, что это значит – разделить с другим человеком его чувства, тревоги, беспокойство, и не могу удержаться от улыбки. Лицо той женщины навсегда останется в моей памяти, и я искренне желаю ей счастья, хоть и не должна этого делать.

Ставлю курицу в духовку, чищу и режу овощи. Ещё совсем не поздно, и мне отчаянно хочется поделиться с кем-нибудь новостями, пока не вернулась мама. Нацарапав записку с обещанием вернуться до того, как курица подгорит, подхватываю сумку и спешу к Верити.

Подруга ещё на практике, но Джулия дома, и мы с ней уютно устраиваемся за кухонным столом. Женщина, которой я нарисовала листок, занимает все мои мысли, и, не удержавшись, я расспрашиваю Джулию о её работе в больнице. Мама Верити – акушерка, она присматривает за младенцами и в те минуты, когда их отмечают знаками рождения. Наверное, это поразительно – видеть, как дети получают самые первые в жизни знаки. Делюсь этими мыслями с Джулией, и она задумчиво смотрит на меня, заправляя за ухо недлинную, тронутую сединой прядь.

– Ты права, Леора, эти мгновения могут быть удивительными, – с усталой улыбкой произносит Джулия.

Другой вопрос – о матерях, чьи дети не успевают получить знак рождения – уже готов сорваться с моих губ, но тут хлопает дверь, и вбегает Верити. Она обнимает меня, не давая встать, и бросает сумку прямо на стол.

– Какой сюрприз! Моя любимая чернильщица! Ты не представляешь, как мне все завидуют! Только потому, что моя подруга – настоящая чернильщица. Как я тебе благодарна! Такое ощущение, словно я хожу на эту работу не два дня, а куда дольше. Уф-ф! Устала…

Слушая поток слов Верити, невозможно не улыбнуться. Джулия пытается пристроить сумку Верити на крючок у двери, но там совсем нет места, и сумка шлёпается на пол. Оставив её лежать под вешалкой, Джулия со вздохом поворачивается к Верити и целует её в щёку.