Метка

Запрокинув голову, я разглядываю покатый потолок. Огромные металлические колонны подпирают печную трубу. Тёмные балки пересекаются, как паутина, а мы сидим внизу, возле одной из колонн, будто мухи около паучьей лапки. Огромная печная труба свисает, как тычинка плотоядного цветка, как хоботок насекомого, высасывая дым от негасимого огня.

Понемногу собираются наши знакомые, рассаживаются на скамейках, расставленных полукругом. Некоторые подходят, произносят слова утешения. Но их соболезнования не помогут, как не помогли цветы и угощения, присланные папе во время болезни. Все эти люди, пришедшие проститься с папой, для меня чужие. Держались бы от нас подальше или шли своей дорогой. Среди незнакомцев мелькают Саймон и Джулия. Они ободряюще улыбаются нам, а Джулия посылает воздушный поцелуй. Верити придёт вместе с судьёй и другими чиновниками, которые доставят папину книгу. В другом конце зала я замечаю Обеля. Он садится на самую дальнюю скамью, лицо у него очень бледное и застывшее.

А вот и Оскар. Поправляет рубашку, проводит пятернёй по растрёпанным кудрям. Ему явно неуютно здесь, ведь когда-то он был на моём месте. Он помнит, каково это – прощаться с близким человеком.

Прикрыв глаза, я мысленно повторяю порядок церемонии взвешивания. Сначала выступит с речью судья. Потом Мел расскажет историю, которую выбрал папа, а потом те, кто пожелает сказать что-то о папе, поделятся воспоминаниями.

В конце подведут итог. Верити считает, что составила краткое содержание папиной книги чётко и ясно, чтобы судья вынес верное решение. Конечно, она старалась писать беспристрастно, но всей своей жизнью папа заслужил право оставаться в памяти людей, и этого не скроешь.

Холодно. Постукивая носками туфель по каменному полу, я пытаюсь согреться. Люди всё идут и идут, зал почти полон. У дверей мелькает ещё одно знакомое лицо.

Карл. Смотрит прямо на меня. Заметив мой взгляд, он поднимает руку и оглядывается через плечо, потом машет мне и выходит в галерею.

Ни судьи, ни чиновников ещё нет, и я вполне могу сбегать посмотреть, что там стряслось у Карла. Предупредив маму, что на минуту отлучусь, выхожу из зала. Он ждёт меня за дверью, взволнованный, от беспокойства на лбу даже выступила испарина. Криво ухмыльнувшись вместо приветствия, Карл торопливо шагает по галерее и останавливается в арке у одной из колонн. Это небольшая сумрачная ниша в стороне от главного коридора, скрытая каменной резьбой.

– Что тебе, Карл? – неприветливо спрашиваю я. Он вздыхает и словно бы сдувается, становится ниже ростом. В его лице появилось что-то новое – неужели страх?

– Слушай, – начинает Карл, облизав губы, – я хочу тебе помочь. И ещё попросить прощения. Я тогда не специально тебя толкнул, – хмуро говорит он. – Всё так запуталось. Мне правда очень жаль. – Карл совсем упал духом, как-то съёжился, что ли.

– Давай об этом в другой раз. Сейчас не время.

Мне нельзя отвлекаться, надо помнить о папе. Карла можно пожалеть и потом.

– Я знаю, всё знаю, – хрипло выговаривает он, теребя пуговицу на рубашке. – Послушай, мне надо тебе кое-что сказать. Всё, терпение лопнуло. Неужели непонятно, что я не буду играть в его игры? Из зала долетает какой-то шум, наверное, скоро придёт судья.

– Мне надо идти, – говорю я, поворачивая назад. Карл хватает меня за руку, и я в ярости оборачиваюсь: – Не смей до меня дотрагиваться! Ясно тебе? Не смей!

Он шарахается в сторону и выпускает мою руку.

Я спешу обратно в зал, ругая себя последними словами, что не усидела на месте.

– Леора! Ты только… осторожнее выбирай друзей, – вдруг говорит мне вдогонку Карл, и я застываю на месте. – Всё, что ты делала для спасения своего отца… Они всё знали, с самого начала. Они… Они всё рассчитали. Ты поступала так, как они того и хотели, – добавляет он с дрожью в голосе.

Встряхнув головой, я возвращаюсь в зал под раздражённое шипение Карла.

Но в голове у меня вертятся вопросы: «Откуда он знает? Кто ему рассказал?»

Глава тридцать восьмая

Народу в зале прибавилось. Пробираюсь на своё место и сажусь рядом с мамой.

– Как раз вовремя, – шепчет она, похлопывая меня по колену.

Больше я ничего не могу сделать. Не могу ничего изменить.

Входит судья, за ним важные чиновники, а замыкает процессию Верити с кипой бумаг. Мел ободряюще мне улыбается, а при виде широкоплечей фигуры Джека Минноу меня начинает знобить ещё сильнее. Судья выносит вперёд деревянный ящик, вынимает из него весы и опускает их на подставку возле кафедры. Это старинные весы цвета меди. На одну чашу судья кладёт гирю, и она клонится вниз. Другая чаша весов пуста: на неё положат папину книгу.

Весы скажут правду. А может быть, это только часть ритуала? И окончание этого спектакля всем известно? Если бы знать…

У меня заложило уши, голоса доносятся откуда-то издалека. Судья что-то говорит важным трубным голосом, но я не понимаю ни единого слова. Столько времени я ждала этого дня, а теперь не могу поверить, что все происходит на самом деле.