Метка

– О нет, Леора! Я обожаю чёрное и белое. Я очень люблю наше мироустройство. Я борюсь за правду, за то, чтобы наши истории были рассказаны и услышаны. Но иногда людям требуется помощь. – Откинувшись на спинку стула, Мел признаёт: – Никто не застрахован от ошибок. Кивнув, я вспоминаю о маминой лжи, и о папиной жене, и о рисунках на коже Обеля, и об отце Оскара. А я сама – тогда, на взвешивании? Куда же мне идти? К чёрным или к белым? К правым или неправым?

– Иногда жестоко позволять маленьким ошибкам перечёркивать будущее человека, ты согласна? Тебе не придётся обрабатывать всех подряд. Это будут только избранные, добродетельные и достойные граждане. Столпы общества. В нашем мире есть место прощению, надежде и спасению. Я снова медленно, согласно киваю.

– То есть мы сможем покрывать ошибки – убирать их совсем, если придётся, чтобы ничто не мешало сиять добродетельным поступкам? – уточняю я.

– Конечно! Именно это и станет твоей работой! Ты исключительно одарённая чтица. Ты читаешь, что у человека в сердце, видишь истинное значение меток и рисунков. Ты поймёшь, достоин ли человек памяти потомков, и если достоин, мы что-то подправим здесь, вырежем там… Папа Оскара – как жестоко и беспощадно знак ворона отобрал у него будущее. И мой папа. Для них милосердия не нашлось.

– Кто будет выбирать, чьи книги достойны исправлений?

– Решения будут приняты со всей ответственностью. Наши идеалы не могут быть попраны. Но мы должны сделать всё возможное для поддержания мира, почтить наиболее ценных членов нашего общества. Всегда найдутся те, кто ничего не стоит. Всегда будут забытые.

– А если я откажусь? Джек Минноу поднимается со стула, и я вспоминаю филина у него на плече.

– Это решение будет отмечено на твоей коже наравне с прочими важными решениями в твоей жизни, – продолжает Мел ровным голосом. – Кто знает, как это отразится на твоей судьбе, когда придёт время взвешивать твою душу. – Что ж, угроза недвусмысленная.

– А если я скажу «да»? Мел ненадолго умолкает.

– Есть способы воскресить покойных, Леора.

Мгновение я не могу проникнуть в смысл этих слов, но потом внезапно понимаю, что мне предлагают.

– Воскресить папину книгу?

– В зале правосудия несложно выдать одну книгу за другую, Леора. Это всего лишь театр. Откуда ты знаешь, какую книгу сожгли в тот день?

Значит, мне предлагают шанс спасти его ещё раз. Если я пожелаю.

– Леора, я дам тебе месяц на размышление, чуть больше четырёх недель. Это очень щедрое предложение. Обдумай его как следует, обещаешь?

На улице меня наотмашь бьёт волна зимнего воздуха. В тепле здания правительства легко привыкнуть к комфорту. Ледяной ветер выбивает из глаз жгучие слёзы.

У меня за спиной кто-то есть. Может быть, Верити? Как же болит за неё сердце. Повернув обратно, я зову её по имени.

– Ты хоть знаешь, что значит это слово – «верити»? – выступая из-под арки у входа, спрашивает, к моему горькому разочарованию, Джек Минноу. – Оно означает «правда». Посмотри, до чего ты довела свою правдивую подругу.

Она лгала ради тебя, скрывала правду. А ты выбросила все её жертвы в огонь.

Минноу подходит ближе, слишком близко, и впивается пальцами мне в запястье.

– И вот ещё что, Леора. Не сердись на Карда, если вы снова встретитесь. Он хотел тебе помочь, ведь он всего лишь сказал тебе правду. А ты помнишь, ведь говорят, что правда освобождает…

Глава сорок четвёртая

Не хочу возвращаться в студию, но придётся. Так надо. В самый последний раз.

Я вхожу через чёрный ход и слышу, что Обель работает с клиентом. Что ж, я подожду. На полке лежит «Энциклопедия сказок», та самая книга с портретом прекрасной и пустой Белой Ведьмы. Сначала я лишь провожу пальцем по обложке, но быстро сдаюсь и переношу тяжёлый фолиант на стол.

Зачитавшись, не слышу, как входит Обель. Только подскакиваю на звук воды, которая льётся в стакан. Глядя прямо на меня, Обель пьёт. Я успеваю заметить, что знаки на его руке уже подправлены, по-прежнему идеальны, по-прежнему безмолвны.

– Простите, что я сбежала вчера, – говорю я, нарушая тишину. Обель ставит пустой стакан в раковину и всё так же молча смотрит на меня.

– Всё так неожиданно, столько сразу навалилось… – Я осторожно закрываю книгу. – Тяжело разочаровываться в том, во что верила всю жизнь, Обель. Мне правда очень жаль.

Обель стоит неподвижно, и тогда я иду к нему. В глазах мелькает воспоминание о чистой белой коже его руки, и, глядя на Обеля, я представляю его совершенно пустым, без единого знака. Всё, чему меня учили, вертится в голове, требует бежать, прятаться от этого отвратительного существа (но ведь и я той же крови!). Но сердце моё рвётся на части, и я дотрагиваюсь до его прекрасной пустой разрисованной кожи, провожу пальцем по меткам. И наконец – наконец-то! – он улыбается мне и обнимает, так похожий на папу, что мне не удержаться от слёз и смеха. Спустя целую вечность Обель говорит мне:

– Знаешь, Леора, люди всё же будут помнить твоего отца.

– Но это запрещено. О нём нельзя даже говорить.