Метла Маргариты. Ключи к роману Булгакова

Это ощущалось интуитивно не только близкими к Горькому литераторами. Характерным в этом плане является отношение к «пролетарскому писателю» со стороны милиционеров, о чем повествует еще одна дневниковая запись К. И. Чуковского – от 30 марта 1920 года:

«Горький, по моему приглашению, читает лекции в Горохре (Клуб милиционеров) и Балтфлоте. Его слушают горячо, он говорит просто и добродушно, держит себя в высшей степени демократично, а его все боятся (выделено К. И. Чуковским. – A. Б.), шарахаются от него, – особенно в Милиции. – Не простой он человек! – объясняют они»[221].

Причина, видимо, кроется вот в чем. Как это ни покажется парадоксальным на фоне канонизированного мнения о якобы пролетарском происхождении Горького, оно таковым фактически не являлось. Понимаю, что изрядно всем поднадоевший за годы коммунистического правления пресловутый «классовый подход» может справедливо вызвать аллергию. Но вряд ли стоит выплескивать с грязным бельем и ребенка, тем более что именно от такого метода анализа истоков одиозных качеств Горького не отказывался даже И. Бунин.

Резко негативное отношение Горького к крестьянству общеизвестно; его характеризует хотя бы такое его высказывание:

«Мужик, извините меня, все еще не человек. Он не обещает быть таким скоро <…> Героев мало, часто они зоологичны, но они есть, есть и в крестьянстве – рождающем своих Бонапартов. Бонапарт для данной волости»[222].

С мужиком-крестьянином все ясно. Но вот отношение «пролетарского писателя» к самим пролетариям – его убедительно характеризует наблюдение А. А. Блока в изложении К. И. Чуковского: «Блок третьего дня рассказывал мне: «„Странно! Член Исполнительного Комитета, любимый рабочими писатель, словом, М. Горький – высказал очень неожиданные мнения. Я говорю ему, что на Офицерской, у нас, около тысячи рабочих больны сыпным тифом, а он говорит: ну и черт с ними. Так им и надо! Сволочи!“»[223].

О том, что звучащие парадоксально (по сравнению с вдалбливавшимися нам десятилетиями чертами канонизированного образа) в устах Горького слова не были высказаны под влиянием момента, а характеризуют его действительное отношение к рабочему классу, свидетельствует вышедшая незадолго до этого из под его собственного пера максима: «Нет, пролетариат не великодушен и не справедлив, <…> а ведь революция должна была утвердить в стране возможную справедливость»[224].

Остается последняя надежда – на тезис о Горьком-интеллигенте. Уж здесь-то, казалось бы, сомнений быть не может. Однако, увы, и в этом вопросе не все так гладко. Вот озадачивающее наблюдение В. В. Вересаева:

«Горький приехал в Петербург, помнится, осенью 1900 года и пробыл, кажется, несколько месяцев. Тут что-то очень странное, чего я до сих пор не могу понять. И сам Петербург, и люди в нем произвели на Горького самое отрицательное впечатление, и отражение этого впечатления во всех опубликованных тогдашних его письмах, например, к Чехову. В воспоминаниях о Короленко он называет Петербург того времени „городом определенных линий и неопределенных людей“. Мне это странно, потому что – ведь речь идет об интеллигенции – как раз в Петербурге в то время интеллигенция, и, в частности, писательская, была наиболее определенная и привлекательная»[225].

Не может не привлечь к себе внимания и мнение И. Бунина:

«Чуть не два десятилетия считались мы с ним большими друзьями, а в действительности ими не были, – начало это относится к 1899 году. А конец – к 1917. Тут случилось, что человек, с которым у меня за целых двадцать лет не было для вражды ни единого личного повода, вдруг оказался для меня врагом, долго вызывавшим во мне ужас, негодование. С течением времени чувства эти перегорели, он стал для меня как бы несуществующим <…>

Как это ни удивительно, до сих пор никто не имеет о многом в жизни Горького точного представления. Кто знает его биографию достоверно? И почему большевики, провозгласившие его величайшим гением, издающие его несметные писания миллионами экземпляров, до сих пор не дали его биографии? <…> Все повторяют: „босяк, поднялся со дна моря народного…“ Но никто не знает довольно знаменательных строк, напечатанных в словаре Брокгауза: „Горький-Пешков Алексей Максимович. Родился в 68-м году, в среде вполне буржуазной: отец – управляющий большой пароходной конторы; мать – дочь богатого купца-красильщика…“ Дальнейшее – никому в точности неведомо, основано только на автобиографии Горького, весьма подозрительной даже по одному своему стилю»[226].

И еще: «В 92-м году Горький напечатал в газете „Кавказ“ свой первый рассказ „Макар Чудра“, который начинается на редкость пошло <…> Горький… писал фельетоны (в „Самарской газете“), подписываясь так: „Иегудил Хламида“»[227].

Как видим, бунинское «на редкость пошло» не только по смыслу, но и по лексике перекликается с высказыванием Мережковского о том, что Горький – «высшая и страшная пошлость».