Метла Маргариты. Ключи к роману Булгакова

Интересно, что к такому концентрированному использованию этого слова Булгаков пришел не сразу. В «Великом канцлере», например, в главе «Белая магия и ее разоблачение» оно, кроме названия главы, в самом описании отсутствует совсем. Вот как выглядит в той редакции одно из соответствующих мест: «Итак (тут конферансье зааплодировал в совершеннейшем одиночестве) попросим мосье Воланда раскрыть нам этот опыт»[316].

В тексте романа это слово впервые появляется (трижды) в более позднем варианте этой главы, написанном в ноябре 1934 года: «Итак, попросим мосье Воланда разоблачить нам этот опыт»; «Все-таки нам было бы приятно, гражданин артист, – интеллигентным и звучным баритоном проговорил Аркадий Аполлонович, и театр затих, слушая его, – если бы вы разоблачили нам технику массового гипноза…»; «Пардон, – отозвался клетчатый, – это не гипноз, я извиняюсь. И в частности, разоблачать тут нечего»[317]. При доработке первой полной редакции это слово используется уже шесть раз[318], во второй полной редакции оно было введено и в четырнадцатую главу[319].

Приведенные факты, характеризующие динамику работы Булгакова над этим словом на протяжении без малого пяти лет, свидетельствуют о том, что его появление в последней редакции носит явно не случайный характер.

Объяснение этому содержится в воспоминаниях старейшего работника театра В. В. Шверубовича, речь в которых идет о Борисе Ливанове и отце автора воспоминаний В. И. Качалове:

«Оставаясь наедине с Василием Ивановичем или в кругу самых близких гостей, Борис талантливо „разоблачал“ вчерашних гостей, имитировал не только их внешние данные, но и их лексику, их словесные штампы, вид и качество их темперамента».

Ливанов овладел мастерством изображения «…характерных, по большей части смешных свойств объектов его „разоблачений“ <…> Да надо сказать, что лучшие, умнейшие деятели театра были достаточно умны, чтобы не обижаться, а если и обижались и огорчались очень иногда жестокими их „разоблачениями“, то умели это не показать»[320].

Как видим, Вадим Васильевич, используя это слово, берет его в кавычки, подчеркивая этим самым, что взято оно не из собственного лексикона, и что хождение оно имело именно в кругу артистов МХАТ. То есть имеются все основания говорить о специфическом, чисто мхатовском словесном штампе, которым Булгаков сигнализирует о присутствии в романе «мхатовской» темы.

Глава XXX. Самая ранняя дата

…Летом, в средние [числа июня по старому] стилю <…> из Ермолаевского переулка вышел гражданин.

Никем, к сожалению, за пятнадцать лет не востребованный результат скрупулезной работы М. О. Чудаковой по реконструкции части уничтоженной до 28 марта 1930 года первой редакции романа, где действие датируется июнем, ставит под сомнение приведенный выше вывод о 19 июня 1936 года как увязанной с фактом смерти Горького дате финала. Действительно, Булгаков – не Воланд, и в 1928–1930 годах он не мог предвидеть дату смерти Горького. Датировка времени создания первой редакции сомнений не вызывает – и не только потому, что даты работы над романом проставлялись в черновиках рукой Булгакова; часть сохранившегося текста написана рукой Л. Е. Белозерской, второй жены писателя. А их пути окончательно разошлись уже в 1932 году, за четыре года до смерти Горького.

Проработка этого вопроса привела к выводу о том, что речь фактически идет о двух различных и независимых друг от друга системах дат, первая из которых обыгрывалась в более ранних вариантах; затем писатель, отказавшись от нее, ввел другую. Как оказалось, датировка действия в обеих системах месяцем июнем является чистым совпадением.

Прежде чем перейти к разбору этого вопроса, приведу полностью соответствующую часть реконструированного М. О. Чудаковой текста первой редакции первой главы «Шестое доказательство» (в угловых скобках – восстановленные М. О. Чудаковой части):

«…Летом, в средние [числа июня по старому] стилю примерно [в то самое время, когда прода]ются плетеные корзинки, наполне[нные до верху] мятой гнилой клуб[никой и тысячи мух] вьются над нею… боясь [навлечь на] себя гнев, все [же осмелюсь утверждать, что это началось] на целых две недели [раньше, не …] июня 193[4]5 года, […июня] 193[4]5 года … из Ермолаевского переулка вышел гражданин»[321].

В следующей редакции, датируемой 1931 годом, начало событий в романе приурочивается к 14 июня[322]. Как видим, здесь Булгаков сохраняет преемственность с первой редакцией. Однако в редакции 1932–1936 годов он сдвигает события на конец июня, примерно на две недели, что также корреспондируется с содержанием реконструированной части: