— Ага, она добрая! Я в детдоме шесть лет жил, там меня били, потому что я был самый маленький в группе. Еще учиться заставляли, а мне оно зачем? Мамка приехала и забрала. Теперь я в школу могу не ходить и никто меня не бьет. А если кто полезет — мамка такое закатывает!..
И тогда я скорректировал свой план. Я не могу оставить Алешу с этой сукой, но и разбивать его иллюзии нельзя. Значит, это будет несчастный случай. Вообще-то несчастные случаи — не моя специализация. Я преднамеренно выставляю свою работу на всеобщее обозрение — надо, чтобы люди задумались, попытались представить не только как я сделал это, но, главное — почему! Кроме своих особых случаев, личных. Я имею в виду, конечно, квартирных воров. Им уготована иная судьба — исчезнуть навеки и без следов. Для меня квартирный вор — вид подлежащий тотальному истреблению. Но, разве еще кому-то не понятно, что я абсолютно сумасшедший?
Мамаша моего Алешки, стало быть, третий случай. Нечто новенькое в моей практике. Что же, даже интересно с технической точки зрения. В остальном я предвижу только глубокое разочарование.
Оставшиеся дни я не мог отделаться от мыслей о том, что делаю какое-то неправильное Дело. Вот если бы Алеша был моим сыном, если бы я мог со временем рассказать ему правду. И о его матери, и об остальных... Постепенно раскрывалось скрытое: просто мне нужен последователь, ученик. Кто-то, кому я бы объяснил свой метод. Чем дольше я жил, тем больше убеждался: нельзя просто идти мимо преступления! Нельзя так, как тот водитель в туалете! Ты знаешь, что здесь насилуют ребенка?! Значит, не должен бездействовать!
Преступление, по моему мнению, не болезнь и не сумасшествие. И, умоляю вас, не судьба! Это сознательный выбор. Я тоже сделал свой сознательный выбор и теперь иду по своему пути. Да, я самоуправец и хренов самозванец, хобби которого устраивать суды Линча! Да, я незаконно присвоил себе и право решать судьбы людей и право распоряжаться их жизнями. Но преступник поступает так же, совершая преступление. Я совершаю контрпреступление и мы равны!
Судьба Алеши прояснялась.
Разрыв с Анджелой, моей походной женой на этот период жизни, вызвал в сердце ноющую тоску. Я привык к ней, а если бы мог себе такое позволить, то и полюбил бы. Она была милой и несчастной женщиной, я доставил ей еще один повод плакать в своей тесной квартирке, с окнами на курортный парк.
Ее несчастье заключалось в том, что она попала между жерновами двух национальных традиций, сосуществующих на наших землях. Ее мать была русской и прививала дочери самостоятельность и самоуважение. Отец же был представителем какой-то маленькой, но очень гордой горной народности и пытался воспитать в Анджеле покорность и почитание всех, кто носит в штанах член. Между собой родители как-то ладили за счет покладистого характера мамы и коммунистического воспитания отца, а вот их единственному ребенку пришлось отдуваться за грех смешанного брака. После пресловутой перестройки все стали гордиться своими корнями, предками и ненавидеть русских. Отец Анджелы вдруг вспомнил, что он гордый горец и захотел снова влиться в клан соплеменников, чтобы ругать проклятых оккупантов и еще чтобы делать кое-какие, не совсем законные по мнению гяуров, делишки. Для этого он продал свою дочь замуж в дальний аул, где бедная городская девочка, страстная читательница, любительница кино, модница и мечтательница Анджела чуть не отдала Аллаху душу. Конечно, она оказалась плохой женой и позором семьи. Да еще наполовину русская! Через три страшных года муж вернул Анджелу отцу. Там, в горах, остался ее маленький сын и, вместе с ним, конечно, материнское сердце.
После той истории прошло десять лет, а встреченная мной женщина все была будто заморожена горем. Отец проклял ее за свои собственные большие и малые грехи. Мать умерла. Анджела устроилась работать горничной в санаторий, где мы и познакомились.
Теперь мы с Алешкой стояли у дверей ее квартиры, гадая как нас примут.
— Слава? Ты? — Анджела явно не ждала меня. Ее волосы были накручены на бигуди, а сама женщина была одета в смешную пижаму с оборочками. Это я ей подарил! Она схватилась руками за голову и, нащупав бигуди, ужасно смутилась. — Ты подожди... Я сейчас!
Анджела исчезла в единственной комнате, а мы пошли на кухню. Алеша озирался на сверкающий белый кафель и кипельные занавески.
— На музей похоже! — сказал он немного осуждающе. Грязь была ему роднее.
— Скорее на операционную, — поделился я впечатлениями. — Воды хочешь?
— Нет, писать!
Я с гордостью подумал, что отучил его от некоторых режущих ухо вульгаризмов.
— И срать, — добавил он, сведя мое педагогическое самодовольство на нет.
— Ну, иди! Сейчас свет тебе включу!
В узеньком коридорчике мы повстречали Анджелу. В полутьме она показалась мне прекрасной черноокой богиней с водопадом абсолютно естественных кудрей и я пожалел, что у меня не будет возможности остаться с ней наедине. Алешка плотно засел на горшке, а мы решили угоститься кофе.