Читаем Метод Сократа: Искусство задавать вопросы о мире и о себе полностью

В этом отрывке Цицерон (или Аркесилай) утверждает, что Сократ оказался в плену скептического парадокса. Если вы уверены, что ничего не знаете, то вы опровергаете самого себя. Ведь очевидно же, что кое-что вам все-таки известно, а именно то, что вы не знаете ничего. Не должен ли человек, который сомневается в том, что можно вообще знать что-либо, сомневаться также и в этом? Именно так рассуждал Аркесилай. Впрочем, нельзя исключать, что скептики просто толковали Сократа превратно. Он ведь никогда не говорил прямо, что знает, будто ничего не знает; он лишь повторял, что ничего не знает. Читатель может поразмышлять, насколько скромны его притязания и к каким последствиям они ведут[232]. Между прочим, самого Аркесилая тоже критиковали за то, что он попался в упомянутую ловушку: отрицая в приведенном выше отрывке познаваемость чего бы то ни было, он все-таки претендует на некоторое знание, в частности о том, что ничего познать нельзя[233]. Иначе говоря, скептицизм – дорожка скользкая.

Если оставить эти парадоксы в стороне, Цицерон разъясняет: скептики считали точку зрения о том, что определенность недостижима, сократической[234].

Цицерон. Об ораторе, 3.18.67

Аркесилай из разных книг Платона и сократических бесед впервые выхватил мысль, что ни ум, ни чувства не могут дать нам истинного понимания вещей.

Это весьма необычное прочтение как Платона, так и Сократа, поскольку таких утверждений в диалогах нет. Сократ говорит, что не знает ничего важного. Он отнюдь не утверждает, что нельзя знать вообще ничего. Подобный вывод извлекается из следующего умозаключения: если Сократу так и не удалось познать ничего значительного, то, следовательно, поиск определенности в важных вопросах вообще бесполезен (хотя, может быть, и нет). Впрочем, что бы Сократ ни говорил, он делом показывал, что любое притязание на обладание окончательной моральной истиной может быть опровергнуто. В подобном контексте вполне естественным представляется то, что диалоги заставляют читателя чувствовать себя скептиком, даже если такой результат и не предполагался[235]. Не исключено, что это разумный способ для воспитания скептических умов. Если бы Сократ прямо агитировал за скептицизм, то хорошим скептикам пришлось бы с ним спорить. А вот когда он рассуждает так, что читатели разводят руками и сами начинают ощущать себя скептиками, то это хорошо. Скептики могут иметь те или иные мнения, но они не могут преподносить их в качестве знания, основанного на убедительных аргументах[236]. Таких аргументов просто нет в природе.

Тем не менее неразрешенной остается последняя и острейшая проблема: Сократ действительно иногда объявляет нечто истинным. Примеры мы видели в главе 14. Как это можно оценить с точки зрения скептика?[237] Один из возможных вариантов, как уже было показано, предполагает, что Сократ не уверен в том, что говорит. Высказывая те или иные собственные убеждения (например, что добродетель есть знание), он не настаивает на их доказанности. Он лишь констатирует, что до сих пор их никому не удалось опровергнуть. Когда же он утверждает, что что-то опроверг, это делается на основе аргументов ad hominem в том смысле, какой обсуждался в главе 10: он лишь выявляет несоответствие между двумя утверждениями, в которые вы верите (или думаете, что верите). Обратите внимание на то, сколь привлекателен такой стиль аргументации для скептиков. Он ни к чему не обязывает того, кто задает вопросы[238].

Все упомянутые пункты позволяют говорить о сопоставимости воззрений Сократа с позициями скептиков. Показать, что Сократ был таким же скептиком, как Аркесилай, невозможно, ибо каждый из них говорил нечто такое, чего нельзя представить в устах другого. Однако влияние Сократа на скептиков неоспоримо, даже если они использовали сократический метод не напрямую. Скептики – наследники Сократа, а не клоны его.


Перейти на страницу:

Похожие книги

Революция 1917-го в России — как серия заговоров
Революция 1917-го в России — как серия заговоров

1917 год стал роковым для Российской империи. Левые радикалы (большевики) на практике реализовали идеи Маркса. «Белогвардейское подполье» попыталось отобрать власть у Временного правительства. Лондон, Париж и Нью-Йорк, используя различные средства из арсенала «тайной дипломатии», смогли принудить Петроград вести войну с Тройственным союзом на выгодных для них условиях. А ведь еще были мусульманский, польский, крестьянский и другие заговоры…Обо всем этом российские власти прекрасно знали, но почему-то бездействовали. А ведь это тоже могло быть заговором…Из-за того, что все заговоры наложились друг на друга, возник синергетический эффект, и Российская империя была обречена.Авторы книги распутали клубок заговоров и рассказали о том, чего не написано в учебниках истории.

Василий Жанович Цветков , Константин Анатольевич Черемных , Лаврентий Константинович Гурджиев , Сергей Геннадьевич Коростелев , Сергей Георгиевич Кара-Мурза

Публицистика / История / Образование и наука
Свой — чужой
Свой — чужой

Сотрудника уголовного розыска Валерия Штукина внедряют в структуру бывшего криминального авторитета, а ныне крупного бизнесмена Юнгерова. Тот, в свою очередь, направляет на работу в милицию Егора Якушева, парня, которого воспитал, как сына. С этого момента судьбы двух молодых людей начинают стягиваться в тугой узел, развязать который практически невозможно…Для Штукина юнгеровская система постепенно становится более своей, чем родная милицейская…Егор Якушев успешно служит в уголовном розыске.Однако между молодыми людьми вспыхивает конфликт…* * *«Со времени написания романа "Свой — Чужой" минуло полтора десятка лет. За эти годы изменилось очень многое — и в стране, и в мире, и в нас самих. Тем не менее этот роман нельзя назвать устаревшим. Конечно, само Время, в котором разворачиваются события, уже можно отнести к ушедшей натуре, но не оно было первой производной творческого замысла. Эти романы прежде всего о людях, о человеческих взаимоотношениях и нравственном выборе."Свой — Чужой" — это история про то, как заканчивается история "Бандитского Петербурга". Это время умирания недолгой (и слава Богу!) эпохи, когда правили бал главари ОПГ и те сотрудники милиции, которые мало чем от этих главарей отличались. Это история о столкновении двух идеологий, о том, как трудно порой отличить "своих" от "чужих", о том, что в нашей национальной ментальности свой или чужой подчас важнее, чем правда-неправда.А еще "Свой — Чужой" — это печальный роман о невероятном, "арктическом" одиночестве».Андрей Константинов

Александр Андреевич Проханов , Андрей Константинов , Евгений Александрович Вышенков

Криминальный детектив / Публицистика
Покер лжецов
Покер лжецов

«Покер лжецов» — документальный вариант истории об инвестиционных банках, раскрывающий подоплеку повести Тома Вулфа «Bonfire of the Vanities» («Костер тщеславия»). Льюис описывает головокружительный путь своего героя по торговым площадкам фирмы Salomon Brothers в Лондоне и Нью-Йорке в середине бурных 1980-х годов, когда фирма являлась самым мощным и прибыльным инвестиционным банком мира. История этого пути — от простого стажера к подмастерью-геку и к победному званию «большой хобот» — оказалась забавной и пугающей. Это откровенный, безжалостный и захватывающий дух рассказ об истерической алчности и честолюбии в замкнутом, маниакально одержимом мире рынка облигаций. Эксцессы Уолл-стрит, бывшие центральной темой 80-х годов XX века, нашли точное отражение в «Покере лжецов».

Майкл Льюис

Финансы / Экономика / Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / О бизнесе популярно / Финансы и бизнес / Ценные бумаги