Методика обучения сольному пению

Я стал уговаривать мать, чтобы она немного поспала — всю ночь будет добираться до дома, неизвестно еще: выспишься ли.

— Да не хочу я, Антон, не хочу, — долго отнекивалась она, но в конце концов притулилась на раскладушке. И тут же заснула, по-детски подложив обе руки под щеку.

Я сидел на стуле и думал о том, как тут буду один. Ничего, стерпится-слюбится, как говорят в нашей деревне. Не помрем. Совсем не обязательно каждый день видеть рожу хозяина (шибко он мне не понравился!). Буду день и ночь читать учебники…

Тихо, чтобы не потревожить мать — она просыпалась даже от полета мухи, — я выложил на стол учебники из чемодана, поэтому он и был тяжеловат. На столе не все поместилось, да и трудно было назвать его полноценным столом: некогда круглый, теперь он был распилен посередине, одну половину убрали, а вторую, на двух ножках, чтобы не падала, при помощи металлических уголков прибили к стенке.

В этот же день мне выпало счастье познакомиться со всеми членами семьи Лапотковых.

Расцеловавшись с матерью в вагоне и стараясь не замечать ее слез, я выскочил на перрон. Когда поезд скрылся из глаз, прошелся по городу.

Кое-где мигала разноцветная реклама: то здесь, то там не хватало одной или нескольких букв: из кинотеатра, мимо которого я прошел, высыпались, как горошины из стручка, люди; в сумрачном воздухе гасли их возбужденные голоса; тормозили резко на поворотах такси с зеленым уютным глазом; и листья на кленах и липах, рассаженных у проезжей части, потемнели и потолстели от переизбытка электрического света, падающего на них со всех сторон.

Но вечерний город добавил мне еще одну порцию хандры, и я поспешил в новое жилище. Дверь открыл ключом (он у меня уже был) и хотел было незаметным образом проскользнуть в каморку. Но не тут-то было: меня перехватила жена Собакевича, Нина Федоровна, стала зазывать на кухню отужинать с ними. Она производила впечатление миловидной и добродушной женщины: открытое лицо, спокойный рот, светлые глаза.

Две дочери Лапотковых сразу с интересом уставились на меня, как только я переступил порог кухни. Они пошли в отца: грузность, неповоротливость движений, широкие развороты плеч — все это делало их не очень-то привлекательными. Младшая, Ирина, девятиклассница, отличалась, правда, черными смешливыми глазами, да и носик у нее был помягче, а вот старшая, Валентина, — точный слепок отца: оловянность взгляда, аляповатая фундаментальность туловища.

Немного смущенный, я со всеми принялся за густую окрошку, потом на стол подали тушеную капусту с мясом — ели молча, покряхтывая и отдуваясь с тем особым наслаждением, свойственным людям, знающим толк в еде и почти всегда наедающимся до отвала.

Собакевич почти не поднимал глаз во время ужина, лишь седые брови поднимались и опускались в такт жевательным движениям мощных челюстей; жена раза два спрашивала его «подложить?», он молча подвигал ей тарелку. Лишь под чай Валентина поинтересовалась моей персоной: почему избрал именно Алешинск, на какой факультет буду поступать, какой у меня аттестат?

Я, удовлетворив ее интерес и поблагодарив за ужин, поспешил ретироваться. Что-то тягостное было в угрюмой насупленности хозяина, угодливой суете жены, искусственной связанности поведения за столом их дочерей.

Первую ночь на новом месте, вдалеке от дома, я спал крепко, без сновидений, и проснулся утром с тем приятным, радостным чувством, которое бывает у человека, начавшего новую жизнь.

В самом деле, все было внове, овеивалось приятным холодком спокойного расчетливого познания: консультации, встречи с преподавателями, куполообразные огромные аудитории, где первое время я чувствовал себя неуютно.

Вышло так, что на первом занятии подготовительных курсов я сел рядом с той девушкой, которая забыла какую-то справку. Познакомились мы сразу, очевидно, почувствовав друг к другу взаимную симпатию: когда я в первый раз обратился к ней с вопросом, то увидел на ее лице улыбку, она ответила четко и подробно.

У Маши Базулаевой, так звали девушку, была отличная память: даты, фамилии и имена она называла, не морща лоб, не закусывая губы в долгом раздумье, на консультациях она непременно выручала какого-нибудь сонного абитуриента, скисшего от простого вопроса… Я только одного никак не мог взять в толк: зачем она записалась на подготовительные курсы, если и так все знает прекрасно? Кстати, Маша этим никогда не бахвалилась, самоуверенность в ней начисто отсутствовала. Держалась скромно, почти всегда в сторонке от шумливых пестрых групп девчат. В некоторые моменты я чувствовал себя полным профаном: когда она начинала цитировать Ключевского или рассказывала о Татищеве… Я невольно тянулся к ней, выспрашивал про одно, про другое, и когда она, спокойно сцепив руки на коленке, приводила мне один факт за другим или сопоставляла разные точки зрения на одно и то же событие разных историков, часто и вовсе мне незнакомых, возникала мысль, что нечего и поступать, а надо забрать документы и катить домой.