Методика очарования

— Ковер? — удивился дедок.

— Да работник же! — с досадой воскликнула я, сетуя на бестолковость «летучего голландца». От долгого стояния на цыпочках свело икры. Я с тихим стоном опустилась прямо на землю и, хныча, принялась растирать ноги. «Ничейный дедушка» с доброй улыбкой ангела наблюдал за моими страданиями, а потом уверенно произнес:

— Самогон все-таки — первейшее средство от всех болезней. И от душевных, между прочим, тоже.

— Душевных… — эхом повторила я. В эту минуту у меня не было ни малейших сомнений, что от полученной информации над моим душевным здоровьем нависла нешуточная угроза.

— Ага. Виданное ли дело, собственных работников не знать в лицо!

— Просто у нас… э-э… страшная текучка кадров. Воруют, понимаете ли. Вот и этот туда же, упер коврик и не поморщился. Конечно, коврик захудалый, мы с Катериной давно собирались его выбросить, но сам факт просто возмутителен!

— Это да, это нехорошо, — согласился старик. — Вам в милицию надо. Там люди серьезные служат, найдут подлеца в момент.

Святая вера дедушки в милицию умилила и на какое-то время заставила забыть о физических страданиях. Дед тем временем начал давать показания:

— Значит, так, дочка. Этот тип мне показался дюже подозрительным. Судя по всему, человек он немолодой. Если бы не знал, что он ваш работник, то подумал бы, что он служит в каком-нибудь засекреченном учреждении! — Для верности дедок поднял вверх крючковатый палец, выдержал многозначительную паузу и продолжил: — Дядька солидный…

— Толстый, что ли? — уточнила я.

— Не-е, не толстый, зачем толстый? Солидный — значит, умудренный жизнью, опытный. А по фигуре если, то нормальный, атлетичный… — Это слово «голландец» тоже произнес по слогам и так же сладко зажмурился. Где, интересно, он нахватался подобных знаний? — Я в людях-то хорошо разбираюсь, столько годков прожил на свете! Куда там Вечному жиду! Сама посуди: коврик-то ваш по весу довольно тяжелый — вон как вы надрывались, пока его в сарай волокли, и я попыхтел, пока донес его со скотомогильника до хижины своей. А работничек ваш через плечо его перекинул и понес, и понес… Калитку-то Никитки нашего покойного отомкнул, сгрузил, стало быть, ковер, но потом передумал и отнес его на скотомогильник. Я так соображаю, дочка: совесть в нем заговорила. Чужое добро, знаешь ли, руки огнем жжет. Вот и выбросил он коврик-то ваш. Так я его приберу?

— Да берите, берите, я ведь уже сказала! А что, работник этот после в дом вернулся или уехал куда?

— Так не видел я. — Дед сокрушенно развел руки в стороны. — Но со скотомогильника работник ушел, это факт, а я остался. Дел невпроворот! Давеча Силкины ремонт затеяли. Так много хороших вещей повыбрасывали: и мебель кое-какую, и одежду… Ревизию я проводил, а за работником вашим больше не наблюдал.

В том, что «летучий голландец» видел убийцу, я не сомневалась ни секунды, однако показания деда ясности не внесли, скорее, наоборот, вызвали еще большие волнения. Да и вопрос о возможном присутствии убийцы в непосредственной от нас с Катькой близости по-прежнему оставался открытым. Когда я совладала и с эмоциями, и с судорогой и снова встала на цыпочки, чтобы продолжить беседу с «ничейным дедушкой», то нос к носу столкнулась с Сашкой Александровым. Еще раз подивившись потусторонним способностям «летучего голландца», я невнятно поздоровалась со следователем. Сашка ответил мне долгим и каким-то трагическим молчанием. Выражение его лица вкупе с более чем внимательным взглядом заставляло задуматься о вечном.

— Вот ты мне скажи, Александра, — печально вздохнул Сашка, чем лишь усугубил нехорошие предчувствия, — почему так в жизни получается?

Я шмыгнула носом и сочувственно засопела: дескать, жизнь вообще штука непредсказуемая и полна неожиданностей, причем не всегда приятных. Александров на мое сопение не обратил внимания, а задал еще один вопрос, не менее коварный, чем предыдущий:

— И отчего это людям спокойно не живется? Зачем надо калечить, убивать друг друга, счеты какие-то сводить? Нет бы жить дружно, как завещал кот Леопольд…

Философия никогда не являлась сильной стороной следователя, потому я, услыхав от него подобные рассуждения, насторожилась, а при упоминании каких-то убийств так и вовсе испугалась: сдается мне, не просто так Сашка о них заговорил. Однако ни подтверждать, ни опровергать возникшие у меня подозрения Александров не спешил. Вместо этого он, одарив меня слабой улыбкой, словно невзначай поинтересовался:

— А что это ты торчишь тут в столь легком одеянии?

— Тебя встречаю, — честно призналась я, гадая про себя, как давно приехал Сашка и мог ли он слышать наш разговор с «летучим голландцем».

— Да-а? — вроде бы удивился Александров, но я ему ничуть не поверила, потому что о чем, о чем, а об актерских талантах следователя знала не понаслышке. — С чего бы такая честь?

Тут я, к счастью, вспомнила Катькины наставления насчет потряхивания прелестями и, выпятив грудь вперед, томно потупила очи, после чего низким и, как мне казалось, чувственным голосом молвила:

— Соскучилась.