Метро

Ирина смотрела на него. Она хотела спросить и никак не решалась. Наконец решилась.

– Что ты… ему сказал?

Гарин поморщился. Он отвернулся и включил первую передачу.

Машина дернулась, но не заглохла – покатила вперед, набирая скорость.

Гарин молчал. За него ответила Ксюша.

– Папа сказал, что убьет его, если он хотя бы еще раз подойдет к тебе.

Дочь дернула Ирину за рукав.

– Это твой сказочный принц, да? Смотри, будь осторожнее! Папа его действительно убьет!

Гарин по-прежнему молчал. Это был сегодняшний, настоящий Гарин. И плечи у него были вовсе не понурыми – крутыми и широкими, как всегда. Как и положено им быть.

И такой Гарин нравился Ирине все больше и больше.

Машина еще какое-то время дергалась и виляла из стороны в сторону, но скоро это прекратилось, и она стала уверенно набирать ход.

Двадцать первое сентября. Москва. Полдень.

ЭПИЛОГ

Гарин заглянул в комнату Ксюши. Дочка спала, отставив далеко в сторону правую руку, на которую был наложен гипс.

Он постоял на пороге, прислушиваясь к ее прерывистому дыханию. Девочка вздрагивала во сне: наверное, заново переживала события сегодняшнего дня. Он и сам переживал.

Гарин аккуратно закрыл за собой дверь и вернулся к Ирине. Он сел рядом с ней на диван, обнял и поцеловал в шею – туда, где непослушные волосы завивались тонкими колечками.

Она крепко сжала его руку.

– Андрей, я… – но он прервал ее.

– Не надо. Просто дай шанс. Мне и – себе.

Ирина мелко закивала.

– Да… да…

– Вот и хорошо. – Гарин снова потянулся губами к ее шее, и в это время раздался телефонный звонок.

Он встал с дивана и взял трубку.

– Да?

Звонил Островский. Голос у старика дрожал.

– Андрей Дмитриевич! Голубчик! Господи, как же я рад вас слышать! Скажите честно: с вами все в порядке?

– Более или менее, – ответил Гарин. – Спасибо за беспокойство.

– Ой, ну слава Богу! Простите старика, что не позвонил раньше. Не поверите – ни минуты свободной не было! Вы помните Ремизова?

Который с лихорадкой неустановленной природы?

Гарин насторожился.

– Что с ним?

– Ой, – Островский вздохнул. – Это не телефонный разговор. Я даже боюсь об этом говорить. Знаете, как раньше? Гонцов, приносящих дурные вести, сажали на кол. Вот и я ощущаю некоторый дискомфорт в одном месте. С самого утра.

– Что случилось, Владимир Николаевич?

– Андрей Дмитриевич, – Островский замялся. – Не знаю, как и сказать. Не хочу накликать беду, но мне кажется… – он замолчал.

– Что?

– Мне кажется, у нас начинается… ЭПИДЕМИЯ.