Светлана повернула голову в сторону кровати – единственного места, где периодически нарушалось ее одиночество, потом перевела взгляд на роскошный шкаф, сделанный из резного ореха. Когда-то там висели лучшие платья во всем Лакедемоне, но со временем жрице полюбились черные и серые тона, и она перестала наряжаться. Светлана посмотрела на окно, плотно занавешенное тяжелой шторой – уже давно в эту спальню не было доступа солнечным лучам, только луне и звездам позволялось ночами заглядывать в гости.
Теперь все это не имело никакого смысла: ни стены дома, ни занавески не спасут жену опозоренного мужа. Жрица подошла к зеркалу. Из полумрака зазеркальной комнаты на нее смотрела не женщина – обессиленная волчица.
Светлане захотелось разрыдаться, как иногда в старые времена. Но волчицы не плачут. Они просто не умеют плакать. Они могут разве что выть… И, опустившись на колени, жрица завыла смертельно раненным лютоволком, обратив помутневший взгляд к потолку.
А ведь когда-то на свете жила маленькая девочка, открытая всему прекрасному, доброму, и несчастья словно обходили ее стороной. Но постепенно, вступая во взрослую жизнь, девушка научилась жаждать, добиваться, интриговать, манипулировать и поступать в соответствии с целесообразностью. И чем старше становилась женщина, тем чернее виделся окружающий мир.
В памяти жрицы всплыла последняя ночь старой эпохи, когда она переступила невидимую черту. Она изменила. Но не пареньку-гуманитарию, такому слабому, смешному и незадачливому, а самой себе. Именно тогда было принято решение, что можно и должно идти по спинам, по головам других, что так и только так обретают успех, силу.
Но сейчас пришло горькое осознание, что ее вина в ядерной катастрофе не меньше, чем у тех, кто в безопасных бункерах отдавал приказы о старте смертоносных ракет. Миллиарды человеческих существ, выходя из детства, переступали запретную грань, очерняя мир. И быть может, тот поступок стал решающей капелькой тьмы, окончательно погасившей последний хлипкий луч надежды на спасение планеты. Кто знает, но вдруг, если бы она сделала иной выбор в ту роковую ночь, то все получилось бы по-другому: не взмыли бы ввысь хищные истребители, и шахты никогда бы не исторгли боеголовки-убийцы, и атомный смерч не пожрал бы тысячи прекрасных городов.
Женщина увидела солнечные улицы, заполненные людьми со светлыми лицами; веселых детей, бегающих друг за другом по просторной площади; счастливых родителей, сидящих на скамейках и следящих за своими чадами; воркующих голубей; фонтаны, бьющие искрящимися брызгами в ярко-синее небо. Свежий ветерок наполнял грудь летней свежестью… но этот миг никогда не настал, благодаря бесчисленным капелькам тьмы, среди которых была и капля Светланы.
Жрица вспомнила, что любила своего сына, когда вопреки всему он появился на свет здоровеньким, и ни моровые болезни, ни степное поветрие не тронули малыша. Именно материнская любовь вынудила ее кинуться с одним мечом на страшного монстра, хотя потом боль от этого чувства заставила сердце закрыться. Ведь казалось, что отстранившись, она навсегда ушла от страданий…
Но что осталось теперь у старой волчицы? Лишь обнаженная усталая душа и глумливый взгляд ненавистного Лакедемона…
До слуха жрицы донесся колокольный набат и удары молота о рельс.
Мгновенно успокоившись, Светлана поднялась, отряхнулась, пригладила растрепанные волосы. Грудь ее дышала учащенно, но ровно. Яростный звон колоколов означал конец целой эпохи в истории поселения. Наступала новая эра – время, где ей не было места. Да и хватит изображать хищницу, ведь это Антон назвал ее так…
Светлана посмотрела в зеркало и улыбнулась своему отражению. Она знала: даже когда все защитные стены разрушены и не остается никакой надежды, всегда есть возможность укрыться за преградой, которую не сможет сокрушить ни один поток.
Имя этой преграде – Дамба Теней.
Мужчины, что беседовали возле Мариупольских ворот, не сразу заметили приближающегося Антона, в конце концов, ведь это дело часовых – наблюдать за дорогой. Когда же они увидели царя, то пораженно умолкли.
Правитель, словно механическая кукла, прошел мимо, что-то бормоча себе под нос, не обратив никакого внимания на недоуменные взгляды сограждан. С потным лицом, одетый в пыльные лохмотья, брел он переулками к центру Лакедемона, а из окон выглядывали удивленные люди. Полноправные граждане, крестьяне, рабы, мужчины и женщины, старики и дети, все жители поселка, будто по зову набата, выходили на улицу. Кто-то робко произнес: «Доблесть и сила», но царь никак не отреагировал на приветствие, продолжая шагать к Дворцу Собраний, а население Лакедемона следовало за ним.
Вдруг послышался звонкий удар молота о рельс, а следом над Лакедемоном разнесся колокольный звон – кто-то успел принести весть о возвращении царя жрицам Храма Славы.
Оказавшись на главной площади, царь остановился, обвел остекленевшим взглядом людей, словно не понимая, как они сюда попали и захрипел:
– Роман! Выходи!!!