Метро 2033: Призраки прошлого

Молодой ученый тоскливо взглянул на него, но не нашел в глазах тюремщика сострадания. А ведь когда-то они были приятелями. Когда-то. Еще вчера.

– Номер триста четырнадцать, – четко выговорил Дмитрий. Ему нужно было время, чтобы подумать о своем положении. Он мог получить передышку, только безоговорочно выполняя команды часового. Возможно, тогда его оставят в покое.

Солдат забрал его одежду и захлопнул дверь. Юноша остался один в темноте и тишине, привалился к стене, покачиваясь на волнах боли.

Нужно было решить, что делать дальше. Хотя, впрочем, какой в этом смысл? Где-то в глубине души Дима принял решение еще утром, когда встретился с Мариной в коридоре.

Один. Совершенно один, для всех чужой. На жителей бункера он всегда смотрел свысока, не считая их равными себе. И теперь, когда он упал с пьедестала, они с радостью плюнут в него и растопчут.

Остальные… О, они будут мстить. Человеческого сострадания в них уже не осталось, каждый сам за себя, этого так старательно добивался Доктор Менгеле, а вместе с ним – его ученик. Разделяй и властвуй. И с этой задачей они прекрасно справились. Эти люди порвут своего мучителя голыми руками, если Геннадий Львович решит оставить его с ними наедине. Но глупо было бы рассчитывать на такую простую смерть.

Те, кто остался в лабораториях, слишком слабы и измучены для мести, но и они не подадут руки бывшему ученику сумасшедшего ученого.

Один. Дом становится тюрьмой, родной и знакомый мир вдруг оказывается враждебным и чужим.

Диме было горько в одно мгновение оказаться на оборотной стороне жизни, из палачей – в заключенные. Падать было больно, слишком больно. А о том, что будет дальше, даже не хочется думать, но все равно думается.

Юноша задавал себе один и тот же бесконечный вопрос: почему он столько лет жил, не задумываясь о том, что делает, и в один момент решил перечеркнуть все? Ответа не было.

Измученный этими мыслями, опальный ученый провалился в тревожный сон.

– Встать! – резкий окрик выдернул его из спасительного омута забытья, возвращая в полный кошмаров реальный мир. В лицо светил фонарь, до рези ослепляя привыкшие к темноте глаза.

Дмитрий неловко поднялся, хватаясь за стену.

– Номер триста четырнадцать, – заплетающимся языком выговорил он.

Дверь карцера снова захлопнулась, оставляя его наедине со своими тяжкими мыслями.

Не спать, только не спать.

Доктор Менгеле дал своему ученику то, от чего было сложно отказаться. Власть, силу. Капля за каплей, шаг за шагом он размывал моральные рамки, стирал границы добра и зла в сознании молодого человека.

Амбиции, честолюбие, похвала – все это было так приятно… Возвышаться над всеми. Личный помощник, правая рука великого ученого – звучит заманчиво, даже слишком.

Дмитрий и сам не заметил, как принял для себя то, что нормальный человек не может и не должен принимать. Перестал считать людей людьми. Номера, подопытные, живой биоматериал, но не люди. Во имя науки и выживания. Нет. Во имя честолюбия, бесконечной жестокости и права силы.

– Встать!

Юноша не заметил, как снова уснул. Внезапное пробуждение отдалось ноющей болью в затылке, желудок снова скрутило тошнотой.

– Номер… номер триста четырнадцать… – заикаясь, выговорил заключенный, с трудом поднявшись с пола.

– Не сметь спать! – рявкнул часовой и снова исчез за дверью.

– Пожалуйста, пусть это кончится… – зашептал Дима, обнимая руками колени. – Пусть это кончится…

Ему, привыкшему к комфорту, который обеспечивали несколько десятков жителей серого зала, приходилось тяжко. Никогда не знавший ни боли, ни унижений, юноша мучительно переживал то, что происходило с ним сейчас.

– Это искупление, расплата за мои преступления, – бормотал он, мучительно справляясь со сном. Ему хотелось забыться. Нет, нет. Нельзя.

Больше всего на свете он мечтал, чтобы все это оказалось просто дурным сном. Надо всего лишь попросить прощения и признать свою вину – и Доктор Менгеле снова примет его под свою опеку. Не будет боли, мучительных пробуждений от света фонаря, он снова станет Дмитрием Холодовым, личным помощником Геннадия Львовича, а не безликим номером.

«Быстро же ты сдался, – шептала совесть, в темноте и тишине практически живая и осязаемая. – Вспомни Алену, что ты сделал с ней? Разве ради науки ты изнасиловал ее и зверски замучил в лаборатории, так, что она лишилась рассудка? Разве ради науки ты проводил опыты на живых людях, зная, как они страдают? Не лги себе – то, что ты здесь, это покаяние, плата за черные дела. Прими ее и крепись, не отступай, не сдавайся. Ты сделал выбор, и он правильный. Так нужно, осознание спасет твою душу. Будь сильным!»

Узник метался в полусне, не находя себе места, его разрывало между презрением и жалостью к себе. Он заслужил все, что с ним происходило, но как же было страшно и больно!

– Встать!

Дима замешкался, не в силах вырваться из сонного плена, и тотчас получил удар под ребра. У него потемнело в глазах, дыхание перехватило.

– За что? – простонал он, пытаясь подняться.

– Встать! Не разговаривать! Номер! – жестко потребовал часовой. Уже другой. Значит, в бункере уже побудка для серого зала, пять утра.