Метро 2034

– Вдохновение – от слова «вдох», – сказала Александра, и неясно было, спрашивает она или утверждает. – Зачем тебе вдыхать такое? Что это тебе даст?

Гомер пожал плечами.

– Это не то, что вдыхаем мы. Это то, что вдыхают в нас, – ответил он.

– Я думаю, пока ты дышишь смертью, к твоим губам больше никто не прикоснется. Испугаются трупного запаха, – она что-то чертила пальцем на грязном полу.

– Когда видишь смерть, о многом задумываешься, – обронил Гомер.

– Ты не имеешь права вызывать ее каждый раз, когда тебе нужно подумать, – возразила она.

– Я не вызываю ее, я просто стою рядом, и потом, дело совсем не в смерти… Не только в ней, – сопротивлялся старик. – Я хотел, чтобы со мной случилась история, которая все переменит. Хотел, чтобы начался новый виток. Чтобы в моей жизни что-нибудь произошло. Чтобы меня встряхнуло… И в голове прочистилось.

– У тебя была плохая жизнь? – участливо спросила девушка.

– Скучная. Знаешь, когда один день похож на другой, они летят так быстро, что кажется – последний из них уже совсем недалеко, – попытался объяснить Гомер. – Боишься ничего не успеть. И каждый из этих дней наполнен тысячей мелких дел, выполнил одно, передохнул – пора браться за другое. Ни сил, ни времени на что-то действительно важное не остается. Думаешь – ничего, начну завтра. А завтра не наступает, всегда только одно бесконечное сегодня.

– Ты много станций видел? – она, кажется, совсем не следила за тем, что ей рассказывал старик.

– Не знаю, – озадаченно ответил тот. – Наверное, все.

– А я – две, – вздохнула девушка. – Сначала мы с отцом жили на Автозаводской, потом нас выгнали на Коломенскую. Я всегда хотела еще хотя бы одну увидеть. Здесь так странно, – она обвела глазами череду арок. – Как будто тысяча входов, и даже стен между ними нет. И вот все они открыты для меня, а мне уже туда не хочется. И страшно.

– Так это был твой отец? Тот, второй… – Гомер замялся. – Его убили?

Девчонка спряталась обратно в свою раковину и долго молчала, прежде чем отозваться.

– Да.

– Оставайся с нами, – набрался решимости старик. – Я поговорю с Хантером, думаю, он согласится. Скажу ему, что ты нужна мне, чтобы… – он развел руками, не зная, как объяснить девушке, что теперь вдохновлять его должна она.

– Скажи, что я нужна ему, – Саша надавила на последнее слово.

Спрыгнула на платформу и побрела прочь от дрезины, гладя каждую колонну, мимо которой проходила.

В ней совсем не было кокетства, она вообще не играла. Похоже, она пренебрегала не только огнестрельным оружием, но и обычным женским арсеналом трогательных гримасок и милых ужимок, взмахов ресниц, способных поднять ураган, и полуулыбок, ради которых можно пожертвовать собой или убить другого. Или просто еще не умела им пользоваться?

Так или иначе, арсенал этот ей был ни к чему. Одним прямым уколом глаз она заставила Хантера переменить свое решение, одним движением накинула на него сеть и удержала от убийства. Неужели пробила броню, попала в мягкое? Или понадобилась ему для чего-то? Скорее уж второе: даже предполагать, что у бригадира были уязвимые места, что его можно было не то что ранить, а хотя бы задеть, Гомеру было как-то странно.

* * *

Гомеру никак не спалось. Хоть он и сменил душный черный противогаз на легкий походный респиратор, дыхание давалось ему все так же сложно, и тиски, сдавливающие его голову, не ослабли.

Все свои старые вещи Гомер бросил в туннеле. Куском серого мыла он отскоблил руки, смыл грязь зацветающей водой из канистры и добровольно решил всегда теперь носить белый намордник. Что старик еще мог сделать, чтобы обезопасить тех, с кем находился рядом?

Ничего. Теперь уже совсем ничего, даже уйти в туннели и самому превратиться в кучу истлевшего брошенного тряпья не помогло бы. Но нынешняя близость к смерти внезапно вернула его на двадцать с лишним лет назад, во времена, когда он только что потерял всех, кого любил. И это придавало его планам новый, подлинный смысл.

Будь на то воля Гомера, он воздвиг бы им настоящий памятник. Но хотя бы обычного надгробия они точно заслуживали. Рожденные с разрывом в десятилетия, умершие в один день: его жена, его дети, родители.

И еще его одноклассники, и друзья по училищу. Любимые киноактеры и музыканты. И просто все те люди, которые в тот день еще были на работе, или уже доехали домой, или застряли в пробках где-то на полпути.

И те, кто погиб сразу же, и те, кто пытался еще несколько долгих дней выжить в отравленной, полуразрушенной столице, слабо скребясь в закупоренные гермоворота метро. Те, кто в миг распался на атомы, и те, кто размокал и заживо крошился, разъеденный лучевой болезнью.