– Ничего не потеряла. Та же самая там жизнь. Просто жратва лучше. Ну и… медицина. А что, ты бы смогла? С ними?
– Что он тебе рассказал?
– Он мне все рассказал. Все. Невидимые наблюдатели, власть, красные, фашисты, все.
– И отпустил?
– Да.
– Тебе надо уходить отсюда. Они всех ваших забрали. Брокера этого твоего. Всех. В тот же день, как ты… Может, их больше нет. Я не знаю.
– Кто? Наблюдатели?
– Нет. Не его люди. Твой Орден.
– Орден… Послушай. Ты… Я хочу понять. Он тебе все объяснял, да? Ты все знала. Про верх. Про мир. Но! Это ведь твоя мечта была. Вернуться туда. Как и моя. Чтобы мы все… Там. Опять. Там! Ты же рассказывала мне. Сама! Что ты тут делаешь? Зачем торчишь в этой помойной яме? Почему не сбежала? Почему ты тут?
Саша стояла перед ним – тонкая, как карандашом набросанная, обнимая себя руками. Смотрела на него исподлобья.
– Уходи. Правда.
Он схватил ее за запястья-ветки.
– Скажи мне. Я хочу людей поднять. Ты говоришь – почему не остался. Потому что остальные… Мы. Все мы тут. Им надо знать. Всем. Они должны знать. Ты меня не предашь? Опять. Ему? Не выдашь?
– Не предам.
Губы у нее запечатались. Артем ждал.
– Но с тобой не пойду.
– Почему?
– Артем. Я его люблю.
– Кого?..
– Алексея.
– Этого? Этого… Старпера? Извращенца?! Да он… Он же… Он же без души… Ты бы слышала, что он говорит… Про людей! Ты – его?!
– Да.
Артем отпустил ее руки, обжегшись; отшатнулся.
– Как?!
– Люблю, – она пожала закутанными плечиками. – Он для меня как магнит. Он магнит, а я опилок железный. Все. Он мой хозяин. И ко мне он всегда был добр. С самого начала.
– Он тебя в пользование сдает! Он тебя! Ему смотреть нравится, как тебя всякие… Грязные… Разные!
– Да, – кивнула Саша. – Он так любит. И мне так нравится.
– Тебе нравится?!
– А что? Тебе тоже такое не подходит? Как Гомеру? Прости тогда.
– И ты ждешь… Ждешь, чтобы он забрал тебя туда? К себе?
– У них освободилось одно место. Он получил разрешение. Но я…
– Ладно. Я понял. Ты вместо себя – меня… Ладно. Я понял. Ладно.
– Тебе надо уходить.
– Ты правда туда хочешь? К ним? В этот их круглосуточный кабак? В бункер?! Вместо верха – еще глубже?!
– Мне все равно, куда. Я хочу с ним быть. Я – его. И все.
– Ладно. Я понял.
Постоял еще. Потом снял с шеи крест. Бросил ей.
– Пока. Спасибо.
– Пока.
Вышел: мир кувырком.
Побрел через похотливую однодневную пьяную толпу. Сказал Саше, что понял, а сам не понял ничего. Как можно – с Бессоловым? Как можно такого – любить? Как можно дирижабли свои променять даже бы и на мечту о бункере? А на бордель ради бордельных коротких встреч по снисхождению? Бессолов ей и еды объедки из бункера своего выносит – и любви объедки тоже. А ей ничего, хватает и того, и другого. Небалованная.
Что Артем про Сашу не понимает?
И как ее ненавидеть даже?
– Эй, человек! – потянулся кто-то к его официантскому костюму. – Бодяги литру!
– Иди на хуй!
Вышел к причалу. Высокая вода стояла, по кромку.
Надо ломать. Ломать все. Все ломать к херам.
Мельник, значит, отобрал у него всех товарищей. Гомера, Леху, Летягу. Надо освободить их, если живы. Одному ничего не сделать.
Мельник.
Если бы можно было на свою сторону Орден перетянуть… С такой силой и против Наблюдателей не страшно. Орден бункеры отстаивал, может и отвоевывать.
Как только их смутить? Про проданных товарищей рассказать им? Но продавал ли их Мельник – и кому? Его и самого продали и купили, старого идиота; а ребята погибли просто без смысла. Из-за инициативы на уровне среднего звена. Старик-то понимает сам, за что ноги отдал?
А если рассказать ему, объяснить?
Что ему-то, Святославу Константиновичу, известно про метро? То уж, что ему Бессолов выделил. Ему ведь тоже, наверное, полуправду в зубы ткнули. Не может же он быть счастлив от того, что из героя стал колобком в каталке – и не за-ради спасения метро, а потому что ему второй половины правды не доверили?
Болтался в другом конце платформы у причала бутылочный плот. Рядом дрых пьяный железнодорожник. Артем осмотрелся, одумался. Через затопленный Рейх поплыть – не до самого же потолка там залито? – и будет Полис. Потребовать разговора с Мельником. Досказать ему все, чего тот не знал, додать ему правды. Если не встанет на сторону Артема – пусть хотя бы его людей отпустит.
Пока шел к плоту, снял в каком-то бардаке лампу на свином жире. Не фонарь, но хоть какой-то проблеск от нее в туннеле будет. Подкрался к плоту, ткнул спящего мыском лакейского ботинка – беспробудно.
Отвязал зыбкое судно, перескочил на него, и поехал по мутной реке в трубу. Вместо весла – черпак на палке; то с одной стороны им грести, то с другой. Плот крутится, подневольный – неохота ему обратно, но все же заползает в черноту. Света от лампы – на шаг вперед, черпак и то дальше достает. Туннель идет вниз, вода – вверх; потолок снижается, подступает к Артемовой макушке. Хватит воздуха?
Стоя грести было больше нельзя, потолок не пускал. Пришлось сесть.
Плыла навстречу крыса. Увидела сушу, обрадовалась.