Метро

Снаружи свистит и грохочет подземная ночь. Черные кабели, извиваясь и сплетаясь, тянут свои тела на многие километры. Иногда они прерываются какими-то непонятными проходами, темными дверями, которые никто не открывал уже наверно лет десять, о чем суетливо кричат грязные и ржавые замки. То тут, то там мелькают лампы, проносятся пыльнобелые таблички. Что-то приковывает взгляд к тому, что творится за окном, но когда отрываешь взгляд от окна и смотришь на других пассажиров, то диву даешься сколько же здесь, в метро, столь разных людей со столь разными судьбами, проживших столь разные жизни. В метро все приходит в свой упорядоченносоциалистический строй, о котором так мечтали и мечтают Великие Люди: нищая старушка (думаюшая о том, сколько денег у нее в кошельке) сидит рядом с господином ( --- ) в итальянском плаще; он в свою очередь соседствует со студентом ("как бы достать нужную книгу..."), явно прошедшем в метро по библиотечному читательскому билету; рядом с тем сидит пожилая женщина ("скоро Рождество...") в какой-то невообразимой шляпке, которых в любой толпе из десяти десять. Любой человек, богат он или беден, прекрасен он или ужасен, вошедши в метро, начинает крутиться в каком-то особом водовороте событий и действий, строго исполняя отведенную ему роль: сначала, применяя нехитрые научно-технические средства, он пройдет мимо унылой контролерши, затем, на эскалаторе, будет с интересом рассматривать едущих вверх людей, потом потолкается, залезая в вагон, и, наконец, счастливый и довольный, покинет эту всеобщую коммуникацию Петербурга. Вообще-то метро нравится всем. Особенно в холодную, адски редкую в Питере холодную погоду. Метро обладает теплом и многолюдностью и вообще всем тем, что привлекает людей. Единственный недостаток имеющий место быть у этого замечательного вида транспорта - эта та быстрота, с какою душный поезд, величественно открывающий двери на остановках, доставляет граждан к месту назначения. С видимым неудовольствием они покидают это место.

Привычные люди остаются довольными после общения с ним.

Итак, начнем нашу экскурсию по метро. Подойдя к зданию станции, сокрушаем напор входной двери и, обдуваемые легким бризом с несколько техническим привкусом, мы попадаем в метро. Первое, что бросается в глаза - движение. Ах, как рад был бы герой Жюля Верна увидеть свой девиз "Mobilis in Mobile" в практическом применении! И странно, и действительно: ничто не сохраняет свое место, все плывет и исчезает, волнообразно уходя в прошлое; даже будочка контролерши сегодня как будто уже немного дальше от выхода, чем вчера. Остановимся... 6 утра. Морщась и ежась от утреннего холода, наша бравая милиция заступает на дежурство. Станция пуста, только блестящие полы тускло отсвечивают. Снаружи гудит и расцветает утро, но здесь его еще нет; здесь другой мир, иное измерение; здесь все происходит немножко не так как это было бы там, за прозрачными дверьми, там, откуда мы ушли, там, в Санкт-Петербурге. Мы вдыхаем уже не тот воздух, мы вдыхаем неповторимый воздух метро с тем самым техническим привкусом - его дыхание; мы уже почти не ходим сами - нас постоянно везут; мы совершенно бездумно движемся по подземным переходам, совершенно бесчувственно глазеем на нищих; мы не задерживаемся - мы знаем куда и зачем идем; мы привыкли. Погрузившись в другой мир, мы все еще помним о том, нашем мире, в котором где-то там стоит наш дом; где остались близкие нам люди, но метро ненасытно. Оно требует жертв. Спускаясь вниз, порой забываешь то, о чем думал, мысли оказываются в совершеннейшем разбросе, глаз не в состоянии ни на чем задержать свой бег; что-то странное происходит здесь, что-то весьма характерное и привычное, что-то, чего нельзя понять, нельзя увидеть, нельзя объяснить... Hо, продолжим. Постепенно просыпается утро и яркое солнце уже одним лучом заглядывает в окна станции. Чаще стучат трамваи, раздаются всегдашние утренние звуки, в воздухе разливаются всегдашние утренние запахи. Hастроение, будто сговорившись с утром, миг за мигом хорошеет. Все вещи немедленно начинают будить и разбивать неугомонно наваливающуюся дремоту. Сон пугается, злиться, вопит о нетактичности и бесцеремонности и проваливается в какую-то масляную кашу - вестницу нового дня. Затем, исчезает и она. Становится не то чтобы холодно, но холодно как-то по-особенному, по-утреннему. Этот холод гнездится не в крохотных мурашках по всему телу, а самой душе, переохладившейся долгим и затягивающим забытьем. Глубоко вдохнув, открываешь глаза. Свет! Свет, раньше казавшийся таким бледно-розово-призрачным зайчиком стал огромным, ярчайшим монстром, сразу сожравшем всю сетчатку. Зашаркали ноги, полились голоса. Минутная стрелка нехотя перевалила время в следующий час. 7 часов.