Метроном

Я в мальчике провижу старика.
Внутри него зелёная река,
чьи водоросли, склизки и мохнаты,
похожи на пытливые канаты,
обвившие купальщикам бока.

Сквозь бреши в небе прибывает мрак.
Не бойся, мальчик, я тебе не враг,
но и не друг – давай за это выпьем.
(Грифон грифону третий глаз не выклюй
в чужих полузатопленных мирах.)

Распад и Лету, берег, ставший дном —
я вижу это не в тебе одном,
как будто устье сходится с истоком
и волны разворачивают дом
то к западу фасадом, то к востоку.

«– Не хотел появляться на свет, так…»

– Не хотел появляться на свет, так
и не спрашивал вроде никто.
Но запомнил кленовую ветку,
майский вечер и вопли котов.
Как несли на руках в коммуналку,
а позднее вели в первый класс.
Собирали с товарищем марки,
он калекой вернулся как раз
из Афгана, но это спустя лет
десять что ли (точней не могу).
Дальше тянется то, что не тянет
вспоминать. Понимаешь?
– Угу.
Понимаю.
– Женитьба и служба.
Недомолвки. Скандалы. Развод…
Сам не знаю, кому это нужно.
– Никому, – говорит и берёт
сигарету.
– А кто говорит-то?
– Человек без особых примет.
Сядет рядом и тут же сгорит он
или, может быть, скажет:
– Привет!
Ты бы это… Начнём всё сначала, —
усмехнётся, поправит парик…
И увижу: за чашкою чая
сам с собою толкует старик.
Привалился спиной к батарее,
дочку с зятем имея в виду;
привели его в дом престарелых,
а сказали, что в школу ведут.

Старик

схоронил трёх жён теперь уже не ходок
делит квартиру с призраками и кошкой

и соседи слева зовут его «кабысдох»
а соседи справа «зомби» и «старикашкой»

призраки оживляются по ночам
щёлкают пальцами пахнут тоской и потом

а потом наступает утро и огненная печать
заверяет действительность или что там

он поднимает к небу слезящиеся глаза
и немедленно забывает зачем их поднял

у него на щеке зелёная стрекоза
а на подбородке вчерашний полдник

он вышел за хлебом упал на газон и спит
и снится ему как у окна в гостиной

пыльное кресло качается и скрипит
покрываясь сизою паутиной

Старик-2