Метрополис

— Ты бы не привел его сюда, в свой прекрасный дом, — произнес я. — Полагаю, твои приятели по «кольцу» держат его в тихом местечке, где никто не станет жаловаться на крики. И ты скажешь мне, где оно. Или Курт уже мертв? В таком случае мне понадобятся доказательства. Например, тело.

— Послушай меня, Гюнтер. И послушай самого себя. Ты как безумный ученый с тупой теорией. Плоская земля. Флогистон. Или, может, планета Вулкан. Но, что бы ты там ни думал, ты заблуждаешься.

— Я был безумен, когда решил, что подонок вроде тебя сдержит слово. Родная мать назвала бы меня психом.

— Матери могут ошибаться. И часто ошибаются. Иначе не рожали бы сыновей. По крайней мере моя так мне всегда говорила.

— То есть, ты не скажешь, где он.

— Признаюсь, я навел кое-какие справки. Поспрашивал. Конечно поспрашивал. Ты не можешь винить меня за это. Я думал, что могу помочь.

— Ты интересный человек, герр Ангерштейн. Я многому научился за время нашего краткого знакомства. И, боюсь, не только хорошему. Главным образом, я понял, что во многом похож на тебя.

— Неужели? Ты меня удивляешь, герр Гюнтер.

— Да. Ты не единственный, кто может бить другого человека, пока не получит от него то, что хочет узнать. Образно говоря. Благодаря тебе, я понял, что в нужное время и в нужном месте способен почти на все. Совсем как ты.

— Например, на что?

— Например, на это. — Я чуть улыбнулся и выстрелил ему в плечо.

Он уронил бокал, в воздухе вдруг резко запахло спиртным и порохом.

— Господи, — Ангерштейн скривился от боли и схватился за плечо. — Какого черта ты это сделал?

— Я скажу тебе, что собираюсь сделать, герр Ангерштейн. Если не скажешь мне, где находится Курт Райхенбах, я еще раз в тебя выстрелю. Возможно, не убью. Но причиню максимальную боль, на которую способен этот маленький пистолет. У меня нет ни времени, ни желания просить вежливее.

Ангерштейн сел на банкетку для рояля, с тревогой взглянул на свое плечо — теперь шелковый халат блестел от крови — и покачал головой:

— Ты совершаешь большую ошибку.

Я снова выстрелил. На этот раз в штанину пижамы.

Ангерштейн вскрикнул от боли. Я решил, что второй выстрел оказался болезненнее первого.

— Не могу поверить, что ты в меня выстрелил.

— Поверить нетрудно — ведь в тебе две пули. И я выстрелю в третий раз, если понадобится. Считай, тебе повезло, что это крошечный пугач, а не моя обычная пушка.

— От этого крошечного пугача, как ты его называешь, дьявольски больно, черт бы тебя побрал.

— Тем больше причин сказать мне, где ты спрятал Курта Райхенбаха. — Я направил пистолет на другую его ногу.

— Ладно-ладно. Я скажу. Райхенбах мертв.

— Откуда мне знать, что ты говоришь правду? Откуда мне знать, что его не пытают где-нибудь, пока мы беседуем?

— Он мертв, я говорю тебе.

— Расскажи, что произошло. Убеди меня, что он мертв, и, возможно, я не стану больше стрелять.

— Какая тебе разница? Он был серийным убийцей. Город был бы рад избавиться от такого человека. Но я хотел бы знать, каким образом кому-нибудь помог публичный суд. И тем более копперам этого города.

— Не тебе об этом рассуждать.

— Почему? Он убил мою дочь.

— Вопросы задаю я, помнишь?

Я нажал на спусковой крючок браунинга в третий раз, позволив пуле задеть мочку его уха.

— Разве не то же самое ты говорил Пруссаку Эмилю?

— Чего ты хочешь? Признания? Ты можешь думать, что подставил мою шею под топор, но этого типа я не убивал. И не приказывал убивать. Хотя это и неважно. В суде ничего не докажут.

— Ева была твоей дочерью. Ладно. Я это понимаю и сочувствую. Но она была моим делом. В этом городе закон — все еще комплексный обед, Ангерштейн. Ты не можешь выбирать, что есть, а что нет. — Я прикурил сигарету. — Так что дальше? Объяснишь, что произошло, или предпочтешь еще одну пулю в ногу?

— В том-то и проблема с копперами. Вы думаете, что вам принадлежит каждый метр высоких моральных устоев между этим местом и Ватиканом. Ну попадает этот урод в суд. Что дальше? Умный адвокат-еврей ссылается на параграф пятьдесят один, и не успеешь оглянуться, как очередной сообразительный убийца вроде твоего приятеля Бруно Герта плетет корзины в доме для недоумков, вместо того чтобы получить наказание, которого заслуживает. Я не могу так рисковать.

— Лучше отдай его мне, Ангерштейн. И не надо нести чушь про то, что ты отец. Увидев прошлой ночью, как ты обращаешься с палкой, я понял, что в твоей гнилой натуре нет ни крупицы добра, уже не говоря о том, что в тебе нет ничего отдаленно похожего на родительские чувства. Мне нужна история целиком, начиная с того, как ты забрал Райхенбаха из машины. Иначе до конца недели будешь собственными зубами выгрызать этих маленьких стальных паршивцев.