Метрополис

Ангерштейн подошел к следующему окну и, пока госпожа занималась своими делами, тихонько вскрыл раму ножом. Мы забрались внутрь. Квартирка оказалась не очень большой. На полу лежал зеленый линолеум. Кровать выглядела и пахла будто мышиное гнездо. Большой шкаф ломился от шуб — вероятно, краденых, — а на двери висела военная форма и горн. Мы прошли в гостиную, где госпожа порола своего клиента. Он, как мне показалось, воспринимал это довольно хорошо, лишь слегка вскрикивал, но, увидев нас, принялся орать. От возмущения, а не от боли.

— Кто вы такие, черт возьми? Убирайтесь, пока я не вызвал полицию. — И прочее в том же духе, по большей части непристойности.

— Каким словом на двадцать баллов обозначается конкретно это извращение? — спросил Ангерштейн у госпожи. — Алголагния? [62]

Та кивнула. Ангерштейн протянул ей банкноту:

— Одевайся, дорогая. Ступай домой. Забудь, что видела нас. Мы здесь закончим с твоей алголагнией.

Женщина схватила одежду и убежала. Она поняла, что мы настроены серьезно. Хотя бы по тому, что в руке у Ангерштейна был пистолет.

— Уберите «бисмарк», — велел я. — Он нам не понадобится. Клиент и так связан и готов к сократовскому диалогу.

Ангерштейн пожал плечами и сунул пистолет в маленькую кобуру на поясе.

— Не стану притворяться, что понимаю, с какой стати кому-то хочется быть выпоротым, — сказал он, взяв палку. — Но чего только не бывает! Особенно в Берлине. Лично я считаю, что это связано с мирным договором. Мы все еще корим себя за то, как закончилась война. Или платим кому-то вот за это.

— Какого черта вам нужно? — потребовал объяснений Эмиль.

— Нужны ответы на некоторые вопросы, — сказал я, придвигая стул к его голове, сидеть рядом с которой казалось предпочтительнее, чем на другом конце.

Парик Пруссака пропал, а родимое пятно на шее было именно таким, как описывал Иоганн Тецель, — словно неосторожный официант пролил что-то за воротник рубашки.

— Получим ответы — оставим тебя в покое.

Может, даже развяжем перед уходом, если будешь вести себя хорошо. Вот так просто.

— И кому нужны ответы?

— Давайте кое-что проясним, — произнес Ангерштейн и двинул ему палкой по голому заду, от чего я вздрогнул. — Вопросы тут задаем мы.

— Да-да-да. Я расскажу все, что вы хотите — Несколько недель назад, — продолжил я, — ты со своим приятелем Карлом Сатмари отправился на дело. Южнее Виттенбергплац, позади здания на Вормсерштрассе. Я нашел твою тележку. Ты стоял на стреме. Тот горн в спальне — ты должен был дуть в него, если появятся полицейские?

— Кто сказал?

Ангерштейн снова ему врезал:

— Только ответы, пожалуйста. Никаких вопросов.

— Та история меня не интересует, — продолжил я. — Я хочу знать, почему ты сбежал. Что такое увидел, раз бросил тележку и сделал ноги.

— Понятия не имею, о чем вы говорите, — настаивал Эмиль. — Вы правы. Я изображал шноррера и высматривал полицейских, пока Сатмари работал. Ловил зевак. Признаю вину. Без возражений. Но я потерял ту тележку на Виттенбергплац. Любопытный коппер начал задавать неудобные вопросы, пришлось сбежать. Понятия не имею, как тележка оказалась там, где вы сказали. Но Вормсерштрассе не так далеко от Виттенбергплац.

— В ту ночь была убита женщина, — сказал я. — Убита и изуродована. Я думаю, что ты мельком видел человека, который в ответе за случившееся. Именно по этой причине ты сбежал. Испугался, что он и тебя убьет.

— Откуда такие мысли?

Ангерштейн ударил его в третий раз, и лицо Эмиля приобрело занятный оттенок фиолетового.

— Неужели тебя ничему не научили в школе? Хотя бы разнице между вопросом и ответом.

— Ладно-ладно. Зачем так сильно-то, а? Говорил же, расскажу все, что хотите.

— Пока ты ничего не рассказал, — заметил Ангерштейн.

— Послушай, Эмиль, той же ночью, кроме убийства, произошла кража со взломом на Вормсерштрассе. Это факт. И я полагаю, в ней виновен Сатмари. Если мы его спросим, а он скажет, что ты стоял на стреме, и нам придется еще раз с тобой разговаривать, то мой друг не просто изобьет тебя, а сделает что-нибудь похуже. Но тебе не стоит об этом беспокоиться. Беспокойся лучше о том, что произойдет прямо сейчас. — Я закурил сигарету. — Это твой последний шанс, Эмиль. Если мне придется задавать одни и те же вопросы, я скажу своему коллеге выбить тебя, как старый ковер. А когда ему надоест, сам возьмусь за дело. И станет только хуже, поскольку наслаждения мне это не доставит. Ни малейшего. Мне будет очень стыдно, а поскольку мне будет стыдно, я начну злиться. Возможно, разозлюсь настолько, что изобью тебя так, как никто и никогда раньше не избивал. Понимаешь? Поэтому призываю тебя начать рассказывать то, чего я еще не знаю. Пока тебе не сделали по-настоящему больно.

— Хорошо. Я действительно кое-что видел. Только совсем немного. Почти ничего. Но послушайте, если вы копперы, не представляю, как мои слова смогут вам помочь.

— Почему бы тебе не начать с самого начала? А судить мы будем. — Я откинулся на спинку стула, стряхнул на пол пепел и стал ждать.

Но Эрих Ангерштейн качал головой и глядел на меня с каменным лицом.

— Ты книжки читаешь? — спросил он.