Меццо-тинто

После обеда все потратили около часа на непродолжительный отдых в так называемой «общей комнате» колледжа, а затем, ближе к вечеру, несколько друзей навестили квартиру мистера Уильямса, намереваясь в непринужденной обстановке покурить и поиграть в карты. Как бы между делом мистер Уильямс взял гравюру со стола, даже не взглянув на неё, и протянул её одному из гостей, который проявлял умеренный интерес к произведениям живописи, сказав при этом, откуда у него она, и сообщив другие подробности, которые нам уже известны.

Джентльмен небрежно взял гравюру, посмотрел на неё, а затем проговорил с некоторой заинтересованностью в голосе:

— А знаете, Уильямс, довольно милая работа. В ней даже чувствуется налет периода романтизма. А как восхитительно подан свет, вы не находите? Или взять хотя бы эту фигуру — возможно, слишком гротескную, но всё же достаточно впечатляющую.

— В самом деле? — удивился мистер Уильямс, который тем временем обносил гостей бокалами с виски и содовой и не имел возможности немедленно подойти к говорившему, чтобы в очередной раз взглянуть на гравюру.

Время уже было довольно позднее, так что гости собирались расходиться. После их ухода мистеру Уильямсу надо было написать пару писем и подчистить кое-какие мелкие дела. Наконец, где-то вскоре за полночь он решил выключить лампу, сменив её на зажженную в спальне свечу.

Гравюра лежала на столе изображением кверху, куда её положил последний из гостей, и он, прикручивая фитиль лампы, машинально бросил на неё взгляд. То, что предстало взору мистера Уильямса, едва не заставило его уронить свечу на пол и, как он заявляет сейчас, если бы он в тот момент оказался в полной темноте, то наверняка свалился бы в обморок. Однако, поскольку этого не случилось, он нашел в себе силы поставить свечу на стол и внимательнее всмотрелся в гравюру.

Вне всякого сомнения, такого просто не могло быть — и всё же это было. В самом центре лужайки, раскинувшейся перед фасадом незнакомого ему дома, сейчас находилась фигура, хотя ещё в пять часов вечера никакой фигуры там не было. Она стояла на четвереньках и определенно приближалась к дому; существо было укутано в какую-то странную черную одежду с белым крестом на спине.

Я не знаю, какие именно действия можно было бы в идеале предпринять в подобной ситуации, а потому скажу лишь, что сделал мистер Уильямс. Он взял картину за уголок рамы и отнес её через коридор в соседние комнаты, которые также временно принадлежали ему. Там он положил её в гардероб и запер двери, после чего вернулся в постель, однако прежде он подробно записал — и подписался внизу, — какие именно неожиданные изменения произошли в гравюре с тех пор, как она оказалась в его руках.

Сон пришел к нему довольно поздно, хотя ему было приятно осознавать, что поведение картины никоим образом не зависело от его прежнего и, как теперь выяснилось, совершенно безосновательного суждения о ней. Очевидно, тот человек, который рассматривал её накануне вечером, заметил на ней нечто такое, что углядел сейчас и он сам, иначе оставалось лишь предположить, что с его глазами или рассудком происходит нечто весьма тревожное. К счастью, два дела, которые поджидали поутру мистера Уильямса, позволили ему рассеять подобные мрачные опасения. Он намеревался сделать так, чтобы при очередном осмотре картины обязательно присутствовали свидетели; кроме того, он принял твёрдое решение определить всё же, что за дом был на ней изображен. Ему пришла в голову мысль пригласить на завтрак своего соседа Нисбета, после чего он мог бы провести утренние часы за чтением справочника географических названий.

Нисбет в то утро был свободен от дел и пришел к мистеру Уильямсу где-то около половины десятого. Даже в столь поздний час хозяин квартиры был не вполне одет, чем немало удивил гостя. За завтраком мистер Уильямс никоим образом не касался в разговоре гравюры, сказав лишь, что обзавёлся новой картиной и ему очень хотелось бы услышать мнение Нисбета по поводу её достоинств. Однако лица, знакомые с особенностями университетской жизни, могут без труда представить себе тот широкий и поистине упоительный диапазон тем, которых касалась их беседа; разумеется, гость с увлечением разговаривал о гольфе, теннисе, но при этом не мог не заметить, что мистер Уильямс всё это время вел себя несколько смущенно, поскольку все его мысли были сосредоточены,

конечно же, на странной гравюре. А та пока продолжала лежать изображением вниз в гардеробе, стоявшем в соседней комнате.

Наконец они закурили утренние трубки, и наступил тот момент, которого мистер Уильямс ждал с таким нетерпением. Очень осторожно, почти трепетно ступая по полу, он прошёл в соседнюю комнату, открыл гардероб и извлек из неё картину, держа ее по-прежнему изображением вниз, после чего вернулся назад и протянул Нисбету.

— А сейчас, Нисбет, — проговорил он, — мне бы хотелось услышать от вас, что вы видите на этой гравюре. Опишите её с максимальной скрупулезностью и точностью. Вплоть до мельчайших деталей. Потом я объясню вам смысл своей просьбы.