Мэтт и Джо. А что же завтра?

— Он стоит здесь четыре года, Сэм. Его привез один человек примерно через месяц после того, как ты уехал. Твой отец поговорил с ним, но мне он не передал, какой у них был разговор. Этот человек приехал на старом грузовике, в кузове у него была капуста. Имени его твой отец мне не называл. Он сказал, что смастерил велосипед для тебя. Сказал, что ты поймешь.

Шагай по дороге, скорей, чтобы не закоченеть в этом тумане среди теней тающего снега. Потому что, когда настает срок, мальчик должен уходить.

Потому ты и не сказала мне ни слова, Салли? Ты знала, видела, что для тебя и Сэма время прошло — или еще не наступило? Неужели ты в самом деле знала, что Сэм держит путь куда-то еще и что туда, куда он идет, тебе с ним не по пути? Вот и пришлось тебе его отпустить одного. Или же ты была слишком поглощена всем другим и просто его не заметила?

О Салли, я ведь не знал. В тот день после школы Салли стоит за большим деревом и клонится, клонится долу, плачет по Берни, по своему брату, по Берни, который остался глубоко под землей. Он повел свою шахту вверх, а не вниз по ручью и в три часа пополудни не услышал, как били по стальной трубе под навесом, и никогда уже теперь не услышит этого звона, приглашающего к чаю.

А Сэм к тому времени уже за многие, многие мили оттуда открывает свой мир. Открывает больше, чем может понять. Проживает годы, которых иначе бы не было.

Двадцать

В конце долгого, долгого пути был магазин. Вообще-то он был не в конце пути, но так уж получилось. Да и путь на самом деле был не очень уж долгий. Все зависит от точки зрения; от погоды, от того, удобно ли ты обут и едешь ли на велосипеде, или летишь на самолете, или бежишь, преследуемый бешеной собакой. По стеклу витрины было выведено с завитушками: «Домашние пироги свежей выпечки каждый день». Сэм увидел и вошел. Надо же было набрести на такую надпись, и где! Все равно как найти посреди соленого океана остров с пресной водой.

Внутри магазин напомнил ему сарай мистера Хопгуда. Все здесь было удивительно, глаза разбегались. Прямо восточный базар, куда сворачивают на часок караванщики, слезая с верблюдов, или забредают путешественники-исследователи, чтобы пополнить запасы, где заморские люди в заморских одеждах могли бы судачить у порога на своих заморских наречиях, а заморские твари, например немецкие овчарки, — лежать и тихо рычать. Войдешь — и прямо наткнешься на эдакого зверя. Здесь все так, как, может быть, уже было много лет подготовлено, разложено, развешано по какому-то особому случаю, а никто не явился. Но тронуть ничего нельзя, ничего не продается. Не может ведь быть, чтобы эти удивительные вещи заворачивали в бумагу и уносили, пусть даже и за баснословную плату.

Да, удивительное место ему встретилось в конце долгого-долгого пути. А как там пахло: корицей и солью, хлебом, яблоками, и уксусом, и кедром, и льняным маслом, и мануфактурой, и сахаром, мукой, медом, и чистым черным железом, и кто знает, может быть, даже золотом.

Послышался шорох, но никто не появился.

Здесь есть жизнь. Только она невидима. Таинственная жизнь, как пишут в книжках. В подполье, может быть, или внутри кирпичной кладки стен, или за пределами твоей фантазии. Что-то лязгнуло, будто поставили гирю на чашу весов или, наоборот, сняли; зашуршала бумага, будто расправили пакет, чтобы уложить в него покупки. Слышишь глухие стуки, шлепки, скрёб, шелест — то ли масло ножом поддевают, то ли сахар в мешке утрясают, чтоб больше вошло. Или это животные Беатрисы Поттер,[10] знакомцы твоего раннего детства? Зверюшки, живущие как бы человеческой жизнью? Господи, чего только не вообразишь!

Ну, кто там? А? Может, набраться храбрости и крикнуть?

Турок с кривым плоским ножом, заткнутым за широкий пояс? Индус в тюрбане? Китаец в балахоне с драконами? Старичок в очках без оправы, как у мистера Вэйла, и в белом полотняном фартуке? У него сутулые плечи и обвислые усы, пожелтевшие от дыма полумиллиона папирос, которые он выкурил за пятьдесят лет? Разве угадаешь, не видя? Маленькая старушка с ласковой улыбкой, или могучая тетка с огромным колышущимся бюстом, или мужчина зловещего вида, с толстым брюхом, багровой шеей и лысиной во всю голову? А может, тибетец? Или русский? Или курд? Сэм всю жизнь мечтал увидеть живого курда.

Он произнес:

— Есть тут кто-нибудь?

Из-за ящика с чаем высунулась голова — словно кукольный театр сбоку. Бог ты мой! Надо же, девчонка.

— Привет, — сказала она.

— Привет, — ответил Сэм.

Минуту они смотрели друг на друга, потом она вышла из-за ящика. И еще минуту или две они стояли и разглядывали друг друга с ног до головы.