Меттерних. Кучер Европы – лекарь Революции

Ему было 28 лет, юность осталась позади, он стоял в начале пути, который вел круто вверх и в течение восьми лет сделал его руководителем внешней политики империи. Если бы в этот момент, находясь, так сказать, рядом с ним, мы могли бы оглянуться кругом, то увидели бы Европу в состоянии непрерывного глубочайшего брожения: революция у западного соседа, которая разрушила тысячелетнее феодальное общество, превратилась в военную диктатуру, которой окрепшая благодаря революции и сытая буржуазия добровольно покорилась, устав от страха и неуверенности, надеясь на то, что “твердая рука” гениального молодого диктатора гарантирует мир, спокойствие, безопасное пользование нажитым. Карта Европы изменилась: область господства Франции распространилась до Рейна, который стал теперь ее восточной границей, и включала Нидерланды, Швейцарию, большую часть Италии. Однако политическая аморальность и жажда захватов были характерны не только для революционной Франции, но и для старых европейских монархий: без войны, просто путем разбойничьего сговора, Россия, Пруссия и Австрия поделили между собой несчастную Польшу (1772,1793,1795 годы). Почти десятилетие Австрия участвовала в различных коалициях против Французской республики – для себя и для империи, которая ей скорее мешала, чем помогала; несмотря на отдельные успехи, это был путь от поражения к поражению, и он не кончался еще много лет. Борьба за существование не сплотила империю, а ввергла ее в окончательную агонию: в 1795 году Пруссия попыталась с помощью Базельского мира избежать судьбы этого “монстра”, как называл ее некогда Пуфендорф, и упрочить свое господствующее положение на севере Германии с помощью нейтралитета, который соблюдала бы Франция. Еще до формального конца империи она была практически мертва, поскольку две ее могучие опоры, Пруссия и Австрия, разорвали старые рамки и превратились в европейские державы. Молодой посланник при саксонском дворе служил государству, само существование которого находилось в постоянной опасности и спасение которого зависело от реформ Марии Терезии, проводимых ею упорно и терпеливо, Иосифа II, Леопольда II, от крайне противоречивых отношений Наполеона к габсбургской империи и, в конечном счете, от дипломатического мастерства рейнландца, ставшего австрийцем, – но все это еще было скрыто за завесой будущего.

ГЛАВНАЯ ВСТРЕЧА: НАПОЛЕОН

Немало великих исторических биографий берут свое начало в поражениях, в неблагоприятных ситуациях, будь это целые системы или отдельные их элементы; так произошло с Цезарем, Октавианом, Валленштейном и Кромвелем, а также с Бисмарком, Лениным, Черчиллем и Аденауэром. Определенная ситуация крушения, когда кажется, что исчерпаны и средства, и люди, становится трамплином для “человека часа”. Это относится к двум великим противникам на европейской сцене – Наполеону и Меттерниху, которые в конечном счете вели борьбу за будущее Европы. Общим для них, как бы ни были они различны во всем, было то, что оба являлись наследниками: один, корсиканский генерал, – Французской революции и пожинающей ее плоды Директории, а другой, рейнско-венский дипломат, – проигранных войн, губительной политики несчастных предшественников.

Когда в 1803 году Меттерних перебрался из Дрездена в Берлин, где молодая королевская чета, Фридрих Вильгельм III и Луиза, пробудили у многих патриотов надежду на обновление государства, он в прекрасной резиденции на Эльбе сделал важное приобретение: знакомство с Фридрихом Генцем, которое произошло в 1802 году, переросло в дружбу на всю жизнь, в которой до самой смерти гениального публициста оба в равной мере и давали, и получали друг от друга; они были близки духовно, политически, а также по стилю частной амурной и роскошной жизни, несмотря на некоторые различия. Генц (1764-1832 гг.) в последующие годы стал одним из главнейших советников Меттерниха; “переход в другую веру”, вызванный знакомством с сочинением Эдмунда Берка (“Reflection on the Revolution in France”), превратившим его из сторонника революции в ее противника, сделал его одним из отцов немецкого консерватизма. Обоснованная именно им взаимосвязь между “консерватизмом” и “реставрацией”, которая стала судьбой немцев, еще и по сей день не решена до конца.