Меж двух мундиров. Италоязычные подданные Австро-Венгерской империи на Первой мировой войне и в русском плену

Жалобы трентинцев на Инсбрук сочетали тему национальной борьбы с защитой конкретных экономических интересов. Столицу Land’a упрекали в том, что она не оказывала должной поддержки социально-экономическому росту Трентино, способствуя увеличению, а не сокращению разрыва между экономиками двух частей Тироля, немецкой и итальянской. Экономический конфликт, сильно приуменьшенный в историографии[45], был константой полемики накануне Первой мировой войны, основываясь на оценках, согласно которым Трентино платил налоги пропорционально больше, чем немецкий Тироль, получая при этом меньше взносов от государства. Естественно, убежденность в том, что экономический ущерб нанесен умышленно, подпитывалась мыслью, что в основе существовала общая этническая и национальная дискриминация.

Для итальянцев Австрийского Приморья национальными противниками являлись не немцы, а скорее славяне. Австрогерманский компонент имел свое центральное присутствие в административном аппарате, в вооруженных силах и полиции и, вне сомнения, имел и привилегии в отношениях с Веной, но с точки зрения численности он всегда оставался в явном меньшинстве. В соперничестве за национальное господство участвовали итальянцы с одной стороны, и словенцы и хорваты с другой. Первые преобладали в городах, но в целом по всему региону они немного уступали в численности по сравнению со вторыми. Итальянцы также имели явное превосходство в социально-экономическом отношении, но с последних десятилетий XIX в. им всё более угрожал социальный подъем широких слоев словенского и хорватского общества. Происходил процесс, общий для многих габсбургских владений, с постепенным, но радикальным пересмотром баланса сил и демаркационных линий между национальными группами[46].

На протяжении первой половины XIX в. в Австрии установилась система идентификации между конкретной лингвистической группой и конкретным социальным статусом. Например, итальянцы в Приморье, поляки в восточной Галиции, немцы в Богемии и Моравии (и во многих других краях) представляли социально-экономическую элиту с абсолютным превосходством в бюрократии, землевладении, коммерции, профессиях, образовании. Это были «доминирующие нации», говорившие на языке, отличном от языка большинства населения, но занимавшие верхние ступени социальной иерархии. Ниже стояли «крестьянские народы» — словенцы, рутены, словаки и т. д.; их наиболее одаренные представители стремились к восхождению по социальной лестнице, неизменно сопровождаемой быстрой лингвистической и культурной ассимиляцией. В таком контексте говорить на одном языке, а не на другом, было не столько показателем национальной принадлежности, сколько показателем социального статуса. Наличие переписных избирательных систем, которые благоприятствовали состоятельным классам, еще более укрепило превосходство «доминирующих наций», чрезмерно представленных в парламентских учреждениях.

Ситуация стала меняться во второй половине XIX в. Реформы неоабсолютизма и последующее, пусть и скромное, капиталистическое развитие поколебали традиционные национальные иерархии. Даже «крестьянские народы» познали формы социальной дифференциации с растущей долей собственных представителей, способных подняться вверх по социальной лестнице. Эти «бывшие крестьяне» всё меньше и меньше склонялись к тому, чтобы рассматривать свою денационализацию как естественный процесс, и быстро развивали собственное национальное самосознание.

Как это ни парадоксально, кризису способствовали нормативные вмешательства империи. Мы уже упоминали значение лингвистической переписи; не менее важной была роль австрийской конституции 1867 г., гарантировавшей всем народам Цислейтании право на свою национальную индивидуальность через использование собственного языка и через школьное преподавание. Это ускорило национализацию различных языковых сообществ, способствуя углублению разграничений. Возможности для конфронтации множились, и чувство национальной принадлежности стало более радикальным. Ко всему этому добавились последствия постепенного расширения права голоса в результате избирательных реформ 1880-х и 1890-х гг.: они привели в 1907 г. к принятию всеобщего избирательного права для мужчин, с разрешением голосовать и низшим классам, что затронуло интересы тех национальных компонентов, которые ранее осуществляли свое господство беспрепятственно[47].