Меж двух времен

— Вы, разумеется, полностью правы, доктор Данцигер. И я, безусловно, не собираюсь с вами спорить. Я не присутствовал на всех предыдущих совещаниях, не имел такой возможности — и не собираюсь притворяться, будто глубоко понимаю все происшедшее. Я только думаю… то есть мне претит мысль об отказе от любых дальнейших попыток, если есть хоть малейший шанс… Нельзя ли было бы каким-то образом ввести — я бы сформулировал так — «абсолютного наблюдателя»? Никому не ведомого и не видимого, не влияющего ни на какие события… Скажем, человек, надежно спрятавшись, незримо присутствует на первом представлении «Гамлета» — подумать только! Если бы он спрятался задолго до прихода зрителей и актеров и оставался в укрытии, пока они все не уйдут. Или «абсолютный наблюдатель» при… в общем было по крайней мере одно заседание кабинета Дизраэли, за любые сведения о котором я продал бы душу, — никто не знает, о чем там говорилось, а это очень важный момент. Единственное, что я прошу, — изучить возможность направить в прошлое «абсолютного наблюдателя». Поискать способ…

Но Данцигер начал медленно и недвусмысленно качать головой, и говоривший не закончил фразы.

— Прекрасно понимаю вас, — сказал Данцигер. — Понимаю искушение, какое вы испытываете, поскольку и сам испытываю его. Но можно ли представить себе негласное присутствие со стопроцентной гарантией, что оно останется негласным? Уверен, вы тоже понимаете, что нет. А раз гарантии нет, то остается и риск. И идти на такой риск нельзя — теперь мы это знаем, и этого не оспоришь…

Он выжидающе помолчал. Но никто не произнес ни звука, пока Эстергази не начал — спокойно, самым обычным тоном:

— Думаю, что мог бы почти дословно повторить то, что сказал здесь доктор Данцигер, — я слушал его с предельным вниманием. Так же как, надеюсь, и все присутствующие. Мудрость совета, который дал нам доктор Данцигер, просто не подлежит сомнению. — При этих словах рука его совершила легкое движение, словно принося извинения. — И тем не менее мы обсудили еще не все. И не во всех деталях. — Он старательно подчеркивал, что его донельзя удручает необходимость противоречить Данцигеру по какому бы то ни было поводу. — Дело в том, что у меня есть данные, которыми еще несколько минут назад мы не располагали…

Рядом с Эстергази сидел Рюб. Он держал перед собой принесенные только что машинописные листы и читал их, наполовину съехав со стула. Эстергази головой показал на эти листы и продолжал:

— Мы только что получили отчет по последнему путешествию мистера Морли: общий обзор всего, что с ним приключилось, в высшей степени занятный, а также данные перепроверки. Мы сейчас размножаем текст и скоро раздадим его вам. А пока что разрешите сообщить вам самое главное — результаты перепроверки. На сей раз мистер Морли отсутствовал уже не несколько часов, а два дня, и контакты его с людьми уже не были ни случайными, ни мимолетными. Это был рассчитанный риск, мы сознательно пошли на него — и вот результат…

Рюб взглянул на Эстергази, и тот ответил ему разрешающим кивком. Тогда Рюб вновь обратил свой взор на машинописные листы и подвел итог тому, что там было изложено:

— Абсолютно никаких изменений. — Голос у него звучал бесстрастно, даже монотонно. — Все проверенные данные полностью совпадают.

Эстергази двинул головой — почти незаметно и почти печально; он словно говорил тем самым, что факты упрямая вещь, что они не им придуманы и ему не подвластны и что не остается ничего другого, кроме как принять их.

— А если это так, — заявил он, и тон вполне соответствовал выражению его лица, — то, на мой взгляд, совершенно ясно, что мы не исполнили бы своего долга — перед доктором Данцигером, перед самим проектом, перед каждым и перед всеми, — если бы не обсудили и вытекающих отсюда выводов.

Он обвел глазами сидящих за столом, будто приглашая их заново начать дискуссию, и Рюб тут же откликнулся:

— Ладно, — сказал он, словно принял предложение выступить первым. — Каковы факты? Никаких последствий, никаких перемен, никакого вреда от посещения, хотя бы и кратковременного, города Парижа — точнее, деревни Париж — в 1451 году. Если цепь событий и была где-нибудь нарушена, то это нарушение выправилось задолго до нашего времени. Никаких последствий, никаких перемен, никакого вреда от первого краткого путешествия Сая Морли. Ничего и после второго путешествия, которое было уже довольно продолжительным и в ходе которого он проехал, и притом не один, через полгорода. И наконец, никаких последствий, никаких перемен, совершенно никакого вреда от последнего путешествия, длившегося два дня. А ведь на сей раз он жил под одной крышей с другими людьми и не только вмешивался в события, но дал толчок событиям, и притом таким, что я в них, — тут он кивнул на машинописный отчет, лежащий на столе, — просто не поверил бы, если бы не знал, что на то, чтобы сочинить все это, у него не хватило бы воображения.

Он послал мне через стол улыбку, и по залу прокатился легкий смешок. Потом улыбка исчезла с его лица, он пожал мускулистыми плечами и сказал: