Меж двух времен

— Что ж, Майлз, — спокойно ответил он, — значит, ты знаешь. Мы старались сделать это как можно легче для тебя, вот и все. Потому что, когда это позади, все уже не имеет значения, тебя ничто не будет волновать. Майлз, так оно и есть, — он убедительно кивнул, — и это не так уж и плохо. Амбиции, волнения, что в них хорошего? — Я видел, что он в это верит. — Или ты хочешь добавить, что будешь жалеть о заботах и неприятностях, которые исчезнут вместе с ними? Это совсем не так плохо, поверь мне. Еда такая же вкусная. Книги также интересно читать…

— Но не писать, — тихо прервал я его. — Не нужно трудиться, надеяться да и бороться, сочиняя книги. Или испытывать чувства, которыми они проникнуты. Это все исчезает, разве не так, Мэнни?

Он пожал плечами.

— Я не буду возражать тебе, Майлз. Думаю, ты хорошо разобрался во всем.

— Никаких эмоций. — Я произнес это громко, но с каким-то удивлением, обращаясь к самому себе. — Мэнни, — сказал я, потому что мне кое-что пришло в голову, — а способны ли вы любить, иметь детей?

Он быстро взглянул на меня:

— Думаю, тебе известно, что не можем, Майлз. Черт побери, — произнес он, и в его голосе послышалось что-то похожее на гнев, — вот тебе вся правда, ты сам этого хотел. Дублирование не является абсолютным. И не может быть. Это как те искусственные соединения, с которыми забавляются физики-ядерщики — нестойкие, неспособные самостоятельно поддерживать свое существование. Мы не способны долго жить, Майлз. Последние из нас умрут, — он отмахнулся, будто это не имело значения, — лет через пять, не больше.

— Да и это еще не все, — жестко добавил я. — Это касается всего живого, не только людей, но и животных, деревьев, травы, всего, что живет. Так, Мэнни?

Он криво и устало усмехнулся, потом встал, подошел к окну и показал рукой вверх. В небе был хорошо виден серп луны, серебристо-белый в дневном свете. Сейчас мимо него проплывала жиденькая тучка.

— Посмотри на Луну, Майлз, — она мертва. Ни одна крохотная частица не изменилась на ней за это время, что люди ее наблюдают. А разве тебе никогда не приходило в голову задуматься, отчего она представляет собой пустыню небытия? Луна, ближайшая к Земле планета, такая похожая на нее, когда-то даже ее составная часть — почему ее покинула жизнь?

Он замолчал, изучая взглядом молчаливую неизменную поверхность Луны.

— Однако не всегда так было, — мягко продолжал он. — Когда-то она не была мертвой. — Мэнни снова сел на кушетку. — Да и другие планеты, которые вращаются вокруг того же несущего жизнь Солнца, Марс, например. — Он слегка пожал плечами. — Там, в пустынях, есть еще следы существ, когда-то живших на планете. А теперь… очередь Земли. Когда и как все эти планеты будут исчерпаны полностью, не имеет значения. Споры двинутся дальше, снова в космическое пространство, снова плыть — неважно куда и сколько времени.

В конце концов они попадут куда-нибудь. Бадлонг правильно назвал их паразитами. Паразиты Вселенной — которые, кстати, переживут в ней все другие формы жизни.

— Пусть это вас не поражает, доктор, — доброжелательно отозвался Бадлонг. — В конце концов, что вы, люди, сделали… с лесами, которые покрывали континент? А плодородные земли, которые вы превратили в пыль? Вы тоже их исчерпали, а потом — пошли дальше. Вам нечего возмущаться.

Я едва способен был говорить.

— Весь мир, — прошептал я. — Вы собираетесь заполонить весь мир?

Он терпеливо улыбнулся:

— А вы как думали? Этот округ, потом соседний, дальше северная Калифорния, Орегон, Вашингтон, наконец, западное побережье — это процесс, который непрерывно ускоряется — все быстрее, все больше нас, все меньше вас. Затем, достаточно быстро, континент. А потом, конечно, весь мир.

Я снова прошептал:

— Но… откуда они берутся, эти коробочки?

— Их выращивают, безусловно. Мы их выращиваем. С каждым разом все больше и больше.

Я уже не мог сдерживаться.

— Весь мир, — тихо произнес я и сразу же выкрикнул в отчаянии: — Но почему? О, господи, почему?

Если бы он был на это способен, он бы разозлился. Но Бадлонг лишь укоризненно покачал головой: