Меж молотом и наковальней (СИ)

Зеленая улыбнулась, недобро так улыбнулась, прислонилась к краю бассейна и мягко шлепнула по воде хвостом. От нетерпения, наверное. И я сразу же поняла, что сейчас язвить будут надо мной.

— Говорят, — протянула она, — из-за тебя на балу чуть вампиры не подрались…

Теперь вспыхивать пришлось мне. Ну было, чего уж там… самой вспоминать стыдно. А эта откуда знает? Уж я ей точно ничего не рассказывала!

— И что один тебя из ревности отметил, — продолжала Зеленая.

Пометил скорее. Как «мое». Вопрос зачем оставался открытым. Не буду я его и точка, откуда-то я это теперь ой как хорошо знала. Да и тогда. Потому и бесилась, сказать по правде. Анри слишком много себе вообразил, сам за то и поплатился. Или поплатится…

Анри… Надеюсь, инквизиция до тебя все же не доберется.

— А целуется он хорошо?

О да! Отлично целуется. Аж мурашки по коже и бабочки в животе. Куда уж лучше! Только вопрос — зачем?

— Кать, да чего ты молчишь-то? Рассказывай!

И я начала рассказывать. Как все было на самом деле. А Зеленая, сначала такая веселая, начала почему-то грустнеть. Коньяка становилось все меньше, как и радости в глазах подруги, рассказ близился к концу, я захмелела и тихо спросила…

— Я дура, да?

— Нет, — возразила Зеленая.

— Эти сны… они сводят меня с ума, понимаешь?

Как-то незаметно я рассказала и о снах. И о Сашке, с его странными разговорами. И о своих подозрениях насчет Анри и Алиции. Обо всем рассказала. А Зеленая лишь слушала и молчала, облокотившись на край бассейна и не спуская с меня внимательного взгляда.

— Это ты о том портрете, где в твоем кабинете висит? — спросила она меня.

— Да, — уже не удивляясь ничему. Откуда она только о том портрете знает? Будто собственными глазами видела, а я ведь картину в грот показывать не таскала. Впрочем, с этими бессмертными никогда и ничего не знаешь.

— А пса ты видела во сне, который написован вместе с Алицией?

— Да.

— А видела его когда-то вместе с тем черноглазым красавчиком, в которого ты умудрилась влюбиться?

— Я ни в кого…

— Отвечай!

— Нет.

— А лицо своего мужа из прошлой жизни ты видела?

Я задумалась. Я помнила его в том проклятом коридоре, лежащим на полу… его светлые, запачканные в крови волосы. Помнила его руки на моей талии, когда мы стояли на балконе и вдыхали и не могли надышаться ароматом цветущих лип.

Но лицо… нет. Я никогда не видела во снах его лица. Странно. Никогда ведь об этом не задумывалась. Никогда о нем не думала. Может, просто боялась думать?

— Н-е-е-е-е-е-ет.

Зеленая выдохнула сквозь зубы и резюмировала.

— И твои сны начались с первого ноября, да?

Если задуматься…

— Нет, просто они стали более навязчивыми… наверное.

— И Сашка взбеленился после того, как ты ему о псе рассказала?

— Да.

— Дура ты, Катя!

Ну вот… и она туда же.

Но мне было все равно.

Я устала, как же я устала… голова стала тяжелой и через пелену сна я чувствовала, как Зеленая ласково гладила мои волосы и шептала мне что-то на ухо. Опять со своей магией пристает. Надо бы сказать, чтобы перестала. Что так такие дела не делаются, но сил не было. Совсем. Хотелось отдохнуть, хоть немного, насладиться пьяным оцепенением.

— Завтра все будет лучше, обещаю, — шептала Зеленая. — Когда твоя боль уйдет, когда уйдет твой страх, ты сама сядешь и во всем разберешься. Если не разберешься, приходи, помогу.

— Не приду. Ты вредная. Ты обзываешься, — пьяно ответила я.

— Больше не буду, — рассмеялась Зеленая, кутая меня в какие-то водоросли. Стало мягко, тепло. И так спокойно, как уже давно не было.

Но откуда-то я точно знала, что все это только передышка. Успокоившись, зарывшись носом в водоросли и слушая плеск воды, я вдруг поняла, что не верю, никогда не верила в вину Анри. Значит, убить меня пытался кто-то другой. Значит, этот кто-то все еще за мной охотится. А, может, этот кто-то на самом деле и убил всю мою семью?

Все же как это сложно быть слабой смертной… как же хочется временами стать такой же сильной и крутой, как мои друзья. Я стану. Наверное. Но завтра.

— Что? Без меня пьете? — раздался где-то обиженный голос Маман. Зеленая живо скрылась в темных водах. А я? Я уже спала.

Глава двадцать четыре. Выбор

Ночь, полная огней, самая короткая в этом году. Холодит роса босые ноги, льняной подол уже мокрый насквозь, приторно сладко пахнут липы. Хоровод. Хоровод вокруг, опьянение праздника. Радость в крови, веселые песни, улыбки деревенских парней. И никого, кто затронул бы мое сердце. Мне всего тринадцать. У меня еще есть время! Много, много времени!

— Дай погадаю, милая, — пробирается сквозь веселье тихий голос.

Глаза у цыганки черные, красивые. Утопаешь в этом взгляде. В мудрой улыбке, в отблесках света от сережек. Мягко звенят монеты на ее платке, льется мелодия, выводимая ее сородичами, и, смеясь, я подаю ладонь…

— Трое в твоей жизни. Один любит, второй ненавидит, третий — думает, что любит. Годами, веками… навсегда. Никуда от них не денешься, даже в смерти не спрячешься.