Меж Наровой и Свирью. Хожение по Ленинградской области

Тора примерно год вживается в русскую действительность. Хороший срок. С одной стороны, она уже чувствует и понимает нечто важное про нас. С другой стороны, Россия в целом для неё ещё терра инкогнита. Поэтому общение с ней интенсивно и полезно. Всё время надо отвечать на вопросы. А значит, думать и задумываться. Видеть.

Солнце отразилось в сиянии церковного креста. Пьяный мужик пошевелился в своих лопухах, но не прервал сладкого сна. К ларьку подъехала перламутровая «ауди»; из неё выскочил мужчина в спортивных штанах, с животом и лысиной. Не отрывая уха от широкоформатного мобильника, он сунулся в окошечко ларька.

Тора сказала:

– Я всегда слышала, что русские как-то особенно произносят слово «русский». – Тора говорит уже неплохо, но с сильным акцентом. – Что это значит: слово «русский» для русских?

Я подумал и ответил:

– Знаете, Тора, каждый русский в глубине души убеждён, что кроме русского на свете больше ничего и «никакого» нет. «Русский» – слово прилагательное, и прилагается оно ко всему нормальному и естественному. Про явления противоестественные и ненормальные у нас говорят: «не по-русски». «Ну что это ты гвоздь как-то не по-русски забиваешь». «Не по-русски картину повесили – вниз головой».

Наши люди убеждены (я это много раз наблюдал за границей), что все в мире должны говорить или хотя бы понимать по-русски. Наш турист обращается, скажем, к арабу у египетских пирамид или к шерпу на базаре в Непале по-русски и искренне изумляется, если тот не понимает. Нерусское – это что-то странное, нереальное, в сущности потустороннее. Нерусские люди – это те, которые не понимают. Как выходцы с того света. Чертей и мертвецов в некоторых русских диалектах называют «ненаши».

Россия – мир «наших», русских людей – страна без границ. В сущности, её границы простираются до края мироздания. То, что всё же помещается за рубежами России, находится также и за гранью подлинного бытия. В смысле географическом у России действительно нет определённых границ. Но отсутствие ясных рубежей и пределов является также краеугольным камнем русского этнического самосознания, общественной психологии, культуры. «Заграница» – какое-то необычное слово! – воспринималась и воспринимается нами как потусторонний мир. Уехать за границу – всё равно что умереть. Вернуться оттуда – всё равно что вернуться с того света.

Пока я рассуждал таким образом, к остановке подкатил автобус. Тора показала на него пальцем и засмеялась. На запылённом автобусе, циркулирующем по разбитым дорогам между райцентром и двумя-тремя посёлками захолустного района захолустной области России, было что-то написано – не по-русски, не по-английски, а по-норвежски[1]. Автобус собрал пассажиров и уехал.

Старая Ладога настолько стара, что может считаться старейшим городом всея Руси. В «Повести временных лет» Ладога упоминается в связи с призванием варягов. Отсюда двинулись на свои княжения три брата-варяга: Рюрик – в Новгород, Синеус – на Белоозеро, Трувор – в Изборск. Более ранних датированных событий русская хронография вообще не называет. Роль Ладоги как опорного пункта Рюрика перед овладением Новгородом наводит на мысль о возможном старшинстве её по отношению к другим северорусским городам. Раз есть Новгород, то был ведь и «старый город». Уж не Ладога ли это?

Правда, полагаться на названия всегда рискованно. Новгород фигурирует в греческих и скандинавских источниках как Немогард или Невогард: возможно, его название происходит не от слова «новый», а от слова «Нево». Так называлось Ладожское озеро в Рюриковы времена, а Ладожским оно стало именоваться впоследствии – по городу Ладога. «Старой» же Ладога стала только при Петре. За девять столетий, прошедших от времени возникновения Ладоги до петровских времён, вода на всём севере Европы отступила довольно значительно. Нево из глубокой морской лагуны окончательно превратилось в озеро, и протока, соединявшая его с Балтикой, стала рекой Невой; устье Волхова, вливающееся в простор Ладожского озера, удалилось от стен Ладоги. Поэтому Пётр и заложил у нового, топкого устья Волхова Новую Ладогу. А та – сделалась Старой Ладогой, заштатным городком, почти деревней, «населённым пунктом сельского типа».

Сейчас среднестатистическая электричка из Питера до Волховстроя идёт три часа, автобус от Волховстроя до Старой Ладоги – минут двадцать. Мы поехали более сложным путём: на автобусе по Мурманскому шоссе до моста через Волхов – это ровно посередине между Старой и Новой Ладогой. Оттуда, по всем данным, тоже ходит автобус. Есть расписание. Я говорил Торе: «Проверим, можно ли в России верить расписанию». Разумеется, автобус не пошёл. И мы двинулись по трассе пешком.

Россия – страна непредсказуемых расстояний.

Дорога – нетрудная и по погоде приятная – вдоль Волхова. Сам он, правда, не виден за полями и прибрежным кустарником. Кругом плоская как стол Приладожская равнина. Так тянется она неведомо сколь далеко – на юг, на восток, на северо-восток. Иностранцы не могут поверить, что в России нет гор. Тора спросила меня, где здесь ближайшие горы. Я ответил: