Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы

Пытаясь выиграть время и оттянуть решение, князь Василий Лукич неосторожно спросил князя Черкасского: на каком основании он "присваивает себе право законодателя"? И тут во всеуслышание прозвучало то, что давно висело в воздухе. "Делаю это потому, — ответил Черкасский, — что Ее Величество была вовлечена вами в обман; вы уверяли ее, что кондиции, подписанные ею в Москве, составлены с согласия всех членов государства, но это было сделано без нашего ведома".

Скорее всего, это была импровизация со стороны князя Алексея Михайловича, не отличавшегося точностью политического мышления. Своей репликой он фактически дезавуировал ту самую челобитную, которую они с Татищевым только что представили Анне и в которой кондиции представлялись великим и справедливым благодеянием. Черкасский, выдвинутый вперед Татищевым, явно растерялся не меньше императрицы.

Находчивый князь Василий Лукич попытался снять остроту ситуации, предложив Анне удалиться в кабинет и там спокойно обсудить прошение шляхетства. Это давало возможность затянуть дело и прийти к компромиссу. Анна колебалась. Вокруг бушевали страсти. Но тут вмешалась сестра Анны — герцогиня Мекленбургская, одна из активных участниц остермановского заговора. Она припасла перо и чернильницу, рассчитывая, что Анне придется подписать прошение о самодержавии. Она, как и Долгорукий, понимала, что сейчас главное — не допустить кровопролития во дворце. Для нее пауза означала возвращение к остермановскому плану. И она потребовала, чтобы Анна подписала прошение шляхетства. Очевидно, и Анна уже поняла, что подпись ни к чему ее не обяжет и даст возможность перегруппировки сил. Она написала на татищевском тексте: "Учинить по сему". Затем велела шляхетству идти в соседнюю залу, обсудить еще раз свою челобитную и представить ей окончательное суждение.

Все выходы из дворца были перекрыты караулами капитана Альбрехта. Конституционалисты оказались отрезаны от своих единомышленников вне дворца.

Не менее точный ход сделала Анна и в отношении верховников, явившихся в залу по вызову Долгорукого. Они были тут же приглашены императрицей на обед, что лишало их возможности обсудить положение и принять какие-либо ответные меры.

Пока шляхетство совещалось, а верховники обедали, партия самодержавия действовала по плану. Очевидно, во дворец были вызваны еще группы гвардейских офицеров и всем им даны четкие указания. Во всяком случае, они повели себя во дворце как хозяева. Их гневные голоса, требующие немедля возвратить Анне права ее предков, доносились в столовую залу. Анна вышла к ним и сделала вид, что недовольна поднятым шумом. Гвардейцы бросились к ее ногам и просили разрешения расправиться с "ее злодеями". Анна подтвердила полномочия Салтыкова.

Тогда генерал-лейтенант и гвардии майор Салтыков провозгласил ее самодержавной и поклялся, что разобьет голову каждому, кто вздумает толковать об ограничении ее власти.

Думаю, что первому он с удовольствием разбил бы голову Татищеву, втянувшему его в конституционные "затейки"…

Гвардейцы бурно поддержали своего командира.

Шляхетство спорило между собой. Наиболее стойкие конституционалисты сперва одержали верх, и решено было поднести императрице благодарственный адрес. Имелось в виду торжественно поблагодарить ее за подписание кондиций (в которые надо было, однако, внести коррективы) и за соизволение на созыв учредительного собрания — "учинить по сему".

Но акция Салтыкова с гвардейцами — фактически уже совершившийся государственный переворот, отменивший все решения и акты начиная с 19 января, — изменила настроение большинства. Все поняли, что дальнейшее сопротивление приведет к немедленному террору — иного выхода из создавшегося тупика у императрицы не было, да она и не стала бы его искать.

Реальная сила — гвардейские полки — была в ее руках.

Около трех часов пополудни — с появления во дворце первых шляхетских и офицерских групп прошло шесть часов — все снова собрались в аудиенц-зале. Анна вышла в сопровождении верховников.

Князь Никита Трубецкой от имени "общенародна" поднес Анне, а князь Антиох Кантемир огласил то самое прошение о самодержавии, написанное и подписанное в ночь с 23 на 24 февраля, которое и следовало поднести по плану Остермана с самого начала.

Подписавшие прошение "недостойными себя признавали" такой милости, как пункты, дарующие свободы. И далее говорилось: