Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы

Благочестивая и всемилостивейшая государыня! Мы — всенижайшие и верные подданные Вашего Величества, члены российского Верховного совета, вместе с генералитетом и российским шляхетством, признавая Тебя источником славы и величия России, — являемся вручить Тебе Твой орден св. Андрея, первейший и самый почетный, а также и орден св. Александра Невского, установленный императором Петром I по случаю славного мира с могущественным государством шведским, дабы Ты своевременно носила каждый из них и жаловала бы ими тех, кого признаешь достойными.

Далее следовало главное — то, ради чего говорилась речь:

Мы благодарим Тебя за то, что Ты соблаговолила принять наше избрание Твоей особы Всемилостивейшей императрицей для царствования над нами; благодарим Тебя за то, что Ты удостоила принять из наших рук корону и возвратиться в отечество; с не меньшей признательностью благодарим мы Тебя и за то, что Ты соизволила подписать кондиции, которые нашим именем предложили Тебе наши депутаты на славу Тебе и на благо Твоему народу.

"Наше избрание", "из наших рук корону", "кондиции, которые нашим именем… наши депутаты"… Князь Дмитрий Михайлович весьма непочтительно напоминал Анне, что она императрица милостию Верховного тайного совета. В устах величественного, гордого и сурового Голицына эти слова звучали особенно внушительно и угрожающе.

Это поняли все и, надо полагать, с напряжением ждали, что ответит Анна. И действительно, в коротком ответе Анны оказались неожиданные смысловые узлы. На первый взгляд у императрицы было две возможности — отвергнуть, полагаясь на поддержку своих сторонников, претензии Голицына или же продемонстрировать смирение перед волей призвавших ее. Анна нашла третий вариант.

Дмитрий Михайлович и вы, прочие господа из генералитета и шляхетства! Да будет вам известно, что я смотрю на избрание меня вами Вашей Императрицей как на выражение преданности, которую вы имеете ко мне лично и к памяти моего покойного родителя.

Это был совершенно неожиданный поворот, подсказанный, скорее всего, посланцами Остермана или содержащийся в письме, которое Остерман через Левенвольде переслал Анне в Митаву: Анна восходила на трон не как племянница Петра Великого, но как дочь сгаршего брата Петра — царя Ивана. И акция верховников представала отнюдь не как благодеяние по отношению к бедной вдове, не числившейся в списке возможных наследников, но как закономерный акт восстановления справедливости. Трон по праву принимала представительница старшей ветви царского дома.

Идея эта, принадлежавшая изощренному уму Остермана, возвращала историческую ситуацию к 1682 году, когда восставшие стрельцы, убив нескольких родственников и сторонников мальчика Петра, посадили рядом с ним на трон его старшего сводного брата — слабоумного Ивана.

Снималась вся запутанность проблемы престолонаследия, учиненная первым императором, возобновлялась законность и традиция. Полувековой давности вражда, подавленная, перечеркнутая громовым петровским царствованием, вышла на поверхность и дала Анне неожиданный козырь. Мысль о том, что Петр являлся на самом деле узурпатором по отношению к ее отцу, делала Анну более законной государыней, чем был он сам, не говоря уже о Екатерине, Елизавете и даже Петре II. Но это было еще не все.

Я постараюсь поступать так, что все будут мною довольны; согласно вашему желанию я подписала в Митаве кондиции, о которых упомянул ты, Дмитрий Михайлович, — и вы можете быть убеждены, что я их свято буду хранить до конца моей жизни в надежде, в которой я и ныне пребываю, что и вы никогда не преступите границ вашего долга и верности в отношении меня и отечества, коего благо должно составлять единственную цель наших забот и трудов.

Вся ситуация 14 февраля выглядела в глазах присутствующих весьма двусмысленной. Впервые открыто говорилось — вопреки прежним утверждениям верховников, — что они сами предложили Анне кондиции, "ограничительную запись", а вовсе не она от щедрости душевной прислала их вместе с соизволением на царствование, подписала "согласно вашему желанию". То есть была без тени смущения признана ложь, на коей держалось начало всего дела.

И в этих обстоятельствах слова Анны, что она ждет от министров соблюдения границ долга и верности, содержали в себе ответное условие — "я буду верна своему обещанию только в том случае, если вы будете безукоризненны по отношению ко мне". Но поскольку и ей, и всем окружающим было известно, что верховники обманули ее, представив кондиции требованием "общенародна", то она заведомо оказывалась свободной от моральных обязательств перед Верховным советом.

Теперь все зависело от реальной силы — штыков и сабель…

КРАХ

15 февраля Анна с пышной торжественностью въехала в Москву, непосредственно охраняемая кавалергардами под командой Дмитриева-Мамонова и князя Никиты Юрьевича Трубецкого, ненавистника верховников.