Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы

Маньян доносил: "Придя к Остерману, которого он считал опасно больным, он был очень поражен, убедившись в противном. Увидя Остермана, он стал резко осуждать его, жестоко упрекая в усвоенном им способе не присутствовать на заседании Совета, когда более всего нуждаются в его советах". Все это странно. Давно уже иностранные дипломаты разгадали игру Остермана, а Голицын, можно сказать, на глазах которого прошла карьера барона Андрея Ивановича, предававшего — одного за другим — своих покровителей и соратников, не мог понять, отчего так не вовремя занемог вице-канцлер. Скорее всего, князь Дмитрий Михайлович все прекрасно понимал, но только отчаяние, горячо ощущаемая близость крушения великой его мечты заставили его сделать унизительную попытку договориться с Остерманом.

Его следующий шаг подтверждает это предположение. Князь Дмитрий Михайлович поехал к арестованному Ягужинскому предлагать мир и союзничество. Возможно, Голицын вспомнил свободолюбивые требования бывшего генерал-прокурора в ночь с 18 на 19 января. За Ягужинским стоял клан Головкиных. Но Ягужинский, наверняка осведомленный о том, что скоро должно было произойти, надменно отказался.

Как со всегдашней выразительностью высказался Ключевский, "политическая драма князя Голицына, плохо срепетированная и еще хуже разыгранная, быстро дошла до эпилога".

Расстановка сил, однако, не определилась окончательно до самого конца. Нам известны позиции ключевых фигур, но только по косвенным данным мы можем предполагать степень конституционной убежденности большинства тех, кто подписывал татищевские проекты. Убежденные конституционалисты были. А между ними и твердокаменными сторонниками самодержавия помещался еще целый спектр политических симпатий.

К 23 февраля исход эпохальной попытки князя Дмитрия Михайловича оказался предрешен. Возможны были лишь сюжетные отклонения.

Салтыков, Барятинский, Новосильцев, Тараканов и многие другие, подписавшие первый и второй Татищевские проекты, стали явственно сдвигаться в сторону остермановской группировки. Это и неудивительно. Отнюдь не разделяя идей Татищева — даже в их форсированно монархической упаковке, — они примкнули к конституционному кругу из вражды к верховникам, а не из любви к свободе.

Парадоксальные перипетии политической борьбы в январе — феврале 1730 года еще раз свидетельствуют о необыкновенной важности для политиков проблемы, которую можно назвать проблемой органики политических союзов. Тактические объединения личностей и групп с принципиально разнящимися, хотя и схожими по внешним чертам, установками проходят иногда достаточно протяженный путь — до победы, после чего вступает в действие подавляемая до поры мощь внутренних противоречий, порождающая гражданские войны, тем более жестокие, чем значительнее была победа. Часто, однако, взрыв происходит в момент наибольшего напряжения — накануне решающего шага. Сюжеты первого типа реализовались в яростном взаимоистреблении после Великой французской революции и революций 1917 года. Это явление не миновало и относительно благополучную послереволюционную Англию. Свидетельством тому безжалостный разгром Кромвелем цвета собственной кавалерии — левеллерских полков.

В 1730-м и в 1825-м сложилась ситуация второго типа — внутренний антагонизм, предопределенный неорганичностью чисто тактического объединения, взорвал борющиеся за власть группировки накануне прямого столкновения с противником…

К 23–25 февраля политическая ситуация в Москве существенно прояснилась. Верховники своими неуклюжими и запоздалыми маневрами, равно как и проявлениями нерешительности, надежно изолировали себя от всякой реальной силы. Их власть теперь держалась на инерции, а также на недостаточной информированности Анны о балансе сил. В лагере конституционалистов царила растерянность. В этом общем разброде стремительно выявлялась единственная сплоченная и целеустремленная сила — гвардия.

В те же дни Остерман и его сторонники решили и еще одну задачу — они нашли способ подробно информировать императрицу о ситуации и о своих планах. В качестве связных выбраны были женщины — родственницы и близкие подруги Анны, не допустить которых к императрице было невозможно. Главную роль здесь играли сестры Анны — герцогиня Мекленбургская и царевна Прасковья Иоанновна, жены Остермана, Салтыкова и Ягужинского. У партии самодержавия были свои дамы-агенты, посещавшие дома знатных оппозиционеров разных направлений и собиравшие нужные сведения.

Для того чтобы доставлять Анне конспиративные записки, изобрели весьма оригинальный способ. Ей приносили младенца — маленького сына Бирона, в одежде которого записки и были спрятаны. А подробный план переворота Феофан переслал Анне в подставке часов, которые он передал в подарок императрице.

Все было готово — надо было выбрать момент и решиться. Но именно разброд и всеобщее возбуждение, чреватое выходом событий из-под контроля и верхов-ников, и их противников, удерживали тех и других от решительных шагов.