Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы

Зародившись в 1736 году, следствие тянулось до 1750 года, когда бывший начальник Оренбургскою края, бывший астраханский губернатор, устраивавший огромные пространства империи, ведавший сложнейшими калмыцкими и персидскими делами, он же — одновременно подследственный, создатель первой русской истории и множества других трудов, умер под караулом в одной из своих глухих деревень. Причем загадку его внезапной последней ссылки мы вряд ли когда-нибудь разгадаем.

Так мстила военно-бюрократическая империя одному из самых талантливых своих слуг, который не хотел быть просто слугой, но замахнулся на реформирование машины, уже опасно скрежетавшей мертвыми шестернями.

И в то же самое время, когда граф Михайло Головкин начал собирать материалы для "дела" тайного советника Татищева, пришла очередь князя Дмитрия Михайловича. Первоначально он был привлечен как свидетель на процессе князя Константина Кантемира, своего зятя, который вел тяжбу с мачехой. Князь Дмитрий Михайлович, действительно, воспользовался своим влиянием, чтобы князь Константин получил огромное наследство отца. Но это было поводом, и то, что последовало дальше, никак не соответствовало вине.

Голицын был обвинен в смутно сформулированных государственных преступлениях: "Отговаривался всегда болезнию, не хотя Нам и государству по должности своей служить; положенных на него дел не отправлял, а вместо того, против присяги, указы Наши противным образом толковал и всячески правду испровергать старался, от которых его, князь Дмитриевых, вымышленных коварств явились многие обмануты…"

Тут обращает внимание многозначительное совпадение формулировок в обвинениях князю Дмитрию Михайловичу и князю Василию Владимировичу. Фельдмаршалу Долгорукому вменялось в вину то, что он "дерзнул… Наши государству полезные учреждения непристойным образом толковать", а Голицыну инкриминировалось, что он "указы Наши противным образом толковал". Речь идет, стало быть, о том, что оба бывших лидера Верховного совета осуждали действия правительства Анны. Что и неудивительно…

14 декабря 1736 года в 10 часов утра несколько солдат и поручик Леонтьев доставили Голицына в Сенат, где заседала специальная коллегия, собранная для суда над князем Дмитрием Михайловичем. Первоприсутствующим в ней был князь Черкасский, влиятельными членами — начальник канцелярии тайных розыскных дел Ушаков, Артемий Волынский, граф Михайло Головкин, граф Мусин-Пушкин — все старые знакомцы и враги по 1730 году.

Ни у кого из современников и позднейших историков нет сомнения, что судили одного из первых вельмож государства не за то, что он не совсем законно порадел зятю — это была пустяковая вина, — а за январь 1730 года.

Идеологам и действователям конституционного порыва предъявляли счет.

Князь Дмитрий Михайлович держался на суде надменно и заявил, что признает над своими поступками только Божий суд. Скрученный жестокой подагрой, с трудом передвигающийся, неспособный удержать в пальцах перо, он знал, что его ждет. Этого смертельного похмелья после конституционного пира он ждал давно.

К 8 января 1737 года суд закончился. Генерал Ушаков обследовал библиотеку Голицына, особенно интересуясь политическими сочинениями — Макиавелли и Боккалини. Сразу после ареста князя его уникальная библиотека была конфискована вместе с обширной перепиской. Библиотеку немедля разворовали — немалое участие в этом приняли Бирон и Волынский, письма в большинстве своем исчезли.

В высочайшем манифесте от 8 января говорилось: "И за такие его, князь Дмитриевы, вышеупомянутые противности, коварства и бессовестные вымышленные поступки, а наипаче за вышеупомянутые противные и богомерзкие слова по всем христианским нравам, артикулам и указам собранными для того министрами, Вышнего суда членами, генералитетом и флагманами и коллежскими президентами и членами осужден, по отнятию у него чинов и кавалерии, казнить смертию и движимые и недвижимые имущества отписать на Нас. И хоть он, князь Дмитрий, смертной казни и достоин, однако ж, Мы, Наше Императорское Величество, по Высочайшему Нашему милосердию, казнить его, князь Дмитрия, не указали; а вместо смертной казни послать его в ссылку в Шлютельбург и содержать под крепким караулом, а движимое и недвижимое его имение отписать на Нас".

Репрессии распространились и на родственников князя, вплоть до его племянника — сына покойного фельдмаршала.

Практика Анны и ее правительства свирепо опровергала требования кондиций. В частности — не распространять опалу на родственников осужденных и не конфисковывать их имущество…

9 января 1737 года человек, вознамерившийся ограничить самодержавие и ввести в России представительное правление, то есть изменить ход русской истории, был доставлен в крепость Шлиссельбург — умирать. В то время, когда князь Дмитрий Михайлович в сопровождении поручика Измайловского полка Кнутова въезжал в ворота крепости, из других ворот вывозили другого узника, содержавшегося здесь пять лет, — фельдмаршала князя Василия Владимировича Долгорукого.

Анна не желала, чтоб ее "злодеи" 1730 года содержались в одних стенах.