Меж трех времен

Со скоростью около двадцати миль в час наше такси выехало на Седьмую авеню и по Западной Четырнадцатой улице двинулось к берегу Гудзона; и тут мы все застыли с открытым ртом, оборвав болтовню и смех, — на нас обрушился оглушительный, вибрирующий, незабываемый рев, от которого волосы вставали дыбом, и я узнал пароходный гудок. Он ревел и ревел, безостановочно сотрясая воздух, и казалось, никогда не прервется этот басистый рев, проникающий в каждую клеточку тела. Затем гудок все же смолк, но его эхо продолжало рычать и перекатываться внутри меня; мы повернули на Уэст-стрит и ехали теперь совсем рядом с рекой, рассеченной причалами. И в этот миг, совершенно неожиданно, несколькими причалами дальше возникли перед нами, возвышаясь над всем прочим, подсвеченные снизу лучами прожекторов, четыре гигантские трубы «Мавритании», выкрашенные в красный цвет, как на всех пароходах компании «Кунард Лайн», обведенные сверху широкой черной каймой, а под ними сверкали ослепительной белизной палубные надстройки лайнера. Вновь басисто взревел гудок и почти сразу смолк, заполнив наши мысли и чувства своим эхом и волнующей реальностью этих поразительных труб, которые так величественно вздымались над ночной набережной. Снова почти сразу раскатился могучий рык гудка, и я понял, что отдал бы все блага мира, только бы отплыть на этом стоявшем у причала корабле.

Наше такси съехало по пологому спуску к стоянке у кромки тротуара и остановилось позади доброй дюжины других такси и автомобилей, из которых выгружались вещи; и мы втроем вышли из такси в этот оазис света, шума, болтовни, смеха и восклицаний — оазис, окруженный темнотой казавшегося совсем безлюдным Нижнего Манхэттена. Отсюда виден был лишь нос лайнера, едва не утыкающийся в тротуар — на нем было начертано волшебное слово «Мавритания», — да четыре исполинские трубы, возвышающиеся над уродливым, дощатым, похожим на сарай причалом, который заслонял все остальное; крытая дранкой кровля причала поднималась над нашими головами. За причалом, в пустоте, лежала черная гладь Гудзона, и отражение луны рассыпалось желтыми бликами по мелкой водной ряби. Это был волшебный, колдовской миг, и не только для меня, но, видимо, и для Джотты, потому что, пока мы стояли у такси и Арчи, нагнувшись к открытой дверце, расплачивался с шофером, Джотта молча взяла меня под руку.

Из автомобилей, припаркованных у кромки тротуара, выходили люди — одни шли уверенно, другие опасливо озирались, явно беспокоясь, что лайнер может вдруг, безо всякого предупреждения отойти от причала. Но все вели себя шумно, особенно шестеро молодых людей в вечерних костюмах, которые выскочили из такси, оглашая воздух хмельными возгласами.

У одних был багаж, прикрепленный к раскладным багажным рамам позади автомобилей или к плоским решеткам на крышах машин; другие шли налегке — либо просто гости, либо опытные путешественники, которые еще днем отослали свои вещи на борт.

Полицейский, стоявший у обочины, жестами приказывал всем автомобилям, едва разгрузившись, тотчас же отъезжать, и когда наше такси выехало на Уэст-стрит, появился огромный серый лимузин, всего лишь на дюйм короче грузовика, бесшумно следовавшего за ним. Рука полицейского почтительно взлетела к козырьку, и двое репортеров в котелках — я мог бы побиться об заклад, что это именно репортеры, — бегом сорвались с места, а третий уже бежал рядом с серым автомобилем.

Арчи, Джотта и я наблюдали, как лимузин, сверкая, затормозил под уличным фонарем. На открытом переднем сиденье восседали шофер в фуражке и лакей в шелковом цилиндре — оба в темно-зеленых ливреях. Лакей выскочил на тротуар еще до того, как автомобиль окончательно остановился, подбежал к задней дверце и взялся за большую никелированную ручку. Он распахнул дверцу, а шофер поставил машину на тормоз — послышался протяжный скрежет, — выпрыгнул наружу и, обойдя лимузин, направился к открытому тупорылому грузовичку с надписью «Лэдлок: перевозка грузов», который подъехал сзади. Едва лакей распахнул дверцу машины, как один из репортеров нагнулся, кивая и улыбаясь тем, кто сидел в лимузине.

Две женщины грациозно выбрались из автомобиля, опираясь на руки шофера и лакея; первая, помоложе, ступила ногой, затянутой в шелковый чулок, на широкую подножку, даже не наклонив головы — крыша машины была достаточно высокой. За ней осторожно спустилась женщина постарше, приняв символическую помощь шофера. Молодая женщина огляделась; выглядела она так великолепно, что Джотта тихонько прошептала:

— Ух ты!

На ней было длинное пальто, то ли синего, то ли черного цвета — я не сумел разобрать — с горностаевым воротником. Руки она прятала в горностаевую муфту, и на голове у нее был черный тюрбан с алыми крылышками по бокам — самыми настоящими птичьими крыльями; выглядело это просто фантастически. Репортер, стоявший рядом с ней, сказал что-то, она обернулась, чтобы ответить, и свет фонаря вспыхнул на нитке бриллиантов, тронул изящный овальный кулон, брызнувший искрами, точно маленький фейерверк.