Меж трех времен

Уилли, как же быть с Уилли? Что ж… Десятилетия отделяли его от 2 декабря 1917 года, даты, которую в списке, показанном мне Рюбом Прайеном, сопровождала буква "У". Когда-нибудь мне придется сказать моему сыну Уилли, кто я такой и откуда явился. Ну что же, тогда я попросту предупрежу его об этом дне. Кто предупрежден, тот вооружен, и он сумеет защититься: объявит себя больным в это утро, повернет налево, а не направо, сделает что-то — все равно что — и этим слегка изменит события последующих нескольких часов. Я дам Уилли шанс уберечься.

До чего же странно было сидеть в этой тихой, почти безлюдной комнате, и размышлять о таких вещах, и знать то, что знал я, — что первый рейс «Титаника» станет и последним. Воскресной ночью он погрузится в пучину океана, настолько спокойного, что уцелевшие навсегда запомнят сверкание звезд, отражающихся в неподвижной, водной глади. И самое странное, что эта катастрофа — дело лишь нескольких дюймов: если б только лайнер, обходя айсберг, отклонился лишь на самую малость, думал я, вспоминая прочитанное, он сумел бы пройти выше гибельного отрога подводной части, который безжалостно вспорол его стальное чрево. И торжественно вошел бы в гавань Нью-Йорка, с развевающимися на ветру флажками, окруженный почетным эскортом буксиров.

Но что же теперь? Я ушел в каюту и просидел там весь день в смятении и растерянности; стюард приносил мне еду. Я знал, что грядет, знал; но что же мне делать? Просто ждать, пока не настанет время войти в спасательную шлюпку, которую, я знал, спустят на воду почти пустой, и бросить на смерть добрую половину тех, кто плыл со мной на «Титанике»?

Утром, когда мне осточертел и этот вопрос, и собственная каюта, и вид — из окна с занавесками, а не из иллюминатора — бесконечного серого однообразно плоского моря и пустого горизонта, я принял душ, оделся и начал бриться. Корабельный горнист просигналил завтрак; я поколебался и махнул рукой на еду — я был чересчур взбудоражен, чтобы думать о завтраке. Прошелся по шлюпочной палубе, крытой, но не обогреваемой, продрог и вернулся в тепло, пройдя через вращающиеся двери. У самого выхода светились раскаленным оранжевым светом два электрических обогревателя, и я наслаждался теплом. В курительной на доске объявлений вывешивались сведения о пройденном отрезке пути; я вошел и прочитал вчерашнюю сводку: с полудня четверга до пятницы «Титаник» прошел 386 миль. Какой-то пассажир спросил проходившего мимо стюарда, пройдем ли мы сегодня больше, и тот ответил, что, по его мнению, сегодня лайнер вполне сможет одолеть свыше пятисот миль.

— Прошу прощения, стюард, — сказал я, — как бы я мог побеседовать с капитаном Смитом? Это очень важно.

— Ну что ж, сэр, в половине одиннадцатого — а сейчас почти половина — он, как обычно, появится на палубе с утренней инспекцией. Полагаю, сэр, это как раз и будет самый подходящий случай.

Тогда я снова вышел на палубу и устроился в деревянном шезлонге, наблюдая за почти неощутимым креном лайнера — горизонтальная линия поручней верхней палубы медленно опускалась ниже далекого, опоясавшего нас кольцом горизонта, замирала в таком положении, затем снова так же медленно поднималась. Это монотонное зрелище подействовало на меня успокаивающе, и когда я услышал приближавшиеся голоса инспекции, я уже знал, что сумею подняться и сказать то, что должен был сказать.

В мою сторону шли пятеро офицеров во главе с самим капитаном — все в парадной синей форме с отложными воротниками, при медалях. Один из офицеров делал заметки, капитан непрестанно поворачивал из стороны в сторону крупную, очерченную седой бородкой голову, наблюдая, комментируя, кивая и улыбаясь пассажирам, однако стремительно проходя мимо — он явно не был склонен к разговорам, и я заставил себя встать, преградить дорогу офицерам, вынудил свои губы зашевелиться:

— Капитан, могу я поговорить с вами? По очень важному делу.

Он остановился, внимательно взглянул на меня.

— Слушаю вас.

— Сэр… капитан Смит… — Господи, как же мне осмысленно изложить все это? — Я обладаю неким… особенным знанием. — Не то! Как же, как мне это сказать?! — Сэр, если вы сохраните прежний курс и скорость, в воскресенье ночью мы столкнемся с айсбергом. Это правда! Я… — И я осекся, потрясенный, — капитан широко улыбался.

— О, не беспокойтесь, сэр, не беспокойтесь! — Он небрежно и ободряюще похлопал меня по плечу. — Нам все известно об айсбергах; сейчас как раз их время, и мы уже получили немало предупреждений, верно, Джек? — Он глянул на одного из офицеров.

— Так точно, сэр, с «Императрицы Британии» и с «Турели». Сообщают о ледяных полях, отдельных мелких и крупных айсбергах в районе сорока одного градуса пятидесяти минут северной широты и сорока девяти градусов пятидесяти минут западной долготы. Полагаю, сэр, по мере приближения к указанному району число предупреждений возрастет.

И этот импозантный, с тщательно подстриженной бородкой, славный капитан одарил меня приятной улыбкой.