Меж трех времен

— О да, вы правы. Убийственно правы. Если смотреть в лицо фактам, все это безнадежно. И достоверно вам известно только одно — этот чертов номер часов! — Рюб постучал согнутым пальцем по бумагам. — Но послушайте, Сай, — сейчас все эти вещи мертвы, ни с чем больше не связаны. Нет больше ни людей, которые писали эти письма, ни домов, куда их доставляла почта. Давно мертвы и почтальон, который их разносил, и почтовый служащий, который продал вот эту марку. Читаешь эти письма — и словно смотришь в лавчонке со старьем на раскрашенную сепией анонимную фотографию девятнадцатого века и гадаешь, что за лицо смотрит на тебя из-под нелепой прически. Спрашивать, кто была эта женщина, бесполезно — все, с кем она была связана, друзья, родные, даже мимолетные знакомые — все давным-давно умерли. Но когда еще женщина была жива и улыбалась перед камерой, живы были и ее друзья, родственники, соседи. И можно узнать, кто она такая, потому что там, в прошлом, эти связи все еще существуют. Словом, — он опять постучал пальцем по бумагам, — вы, и только вы способны вернуться в то время, когда эти чернила еще не просохли. Когда живы эти люди, происходят эти события, существуют все связи!

Я кивнул:

— Хорошо, и если мне посчастливится отыскать Z — что тогда?

Рюб лишь головой покачал:

— Не знаю. Вам бы… ну, наверно, не отходить от него ни на шаг. Постараться… защитить его, что ли. Прилипнуть к нему, сделать так, чтобы он благополучно вернулся. Я не знаю, Сай, не знаю! Но скажу вам то, чего не говорил никому и никогда в жизни. Как-то я получил медаль. Мальчишкой я был во Вьетнаме. Я не ношу этой медали, не показываю ее никому. Но, могу сказать вам, я ценю ее высоко. И получил я ее в безнадежном положении, когда действовал наудачу. И победил единственным способом, каким только мог победить. Благодаря удаче. Вот и все. Когда дело, Сай, по-настоящему безнадежно, единственная надежда — на удачу. Потому что она существует. Удачи случаются, Сай, надо только дать им шанс случиться.

— А это правда, Рюб? Насчет медали?

— Нет, черт подери, нет! Я никогда не был во Вьетнаме. Но в основе своей это правда, и вы, Сай, это знаете! Именно так я бы думал и действовал, именно так я бы и поступил, случись оно на самом деле!

Я кивнул, зная, что это правда.

— Так что я понятия не имею, как вы отыщете человека в Нью-Йорке в 1912 году или в ином времени, не ведая, кто он и каков из себя, и что вы сделаете, если все же найдете его. Но вам известно, что поставлено на карту, так что вы должны дерзнуть. И дать шанс удаче.

— «Войди и победи», как в игре в волшебника?

— Точно.

— В детстве мне казалось, что это произносится: «мошенник».

— Частенько бывало и так.

— Стало быть, у меня есть… сколько? Два-три дня? В Нью-Йорке 1912 года? Если только я сумею сделать это. Войти и выйти. Пан или пропал. Либо Z, либо ничего.

— Что-то в этом роде.

— Что ж, тогда и трепаться об этом нечего — мы оба отлично знаем, что я согласен.

Он одарил меня своей чудесной улыбкой, перед которой невозможно было устоять, и поманил официантку. Когда она явилась с неизменным серебряным подносиком, Рюб сказал ей, улыбкой давая понять, что это он не всерьез:

— Несите еще — и так, пока не закроетесь! — И добавил, кивком указав на японцев: — И позаботьтесь о ребятах в соседнем зале.

Официантка вернулась прежде к столику японцев и сняла с подноса заказанные нами стаканы, а когда и мы получили свою выпивку, то все вчетвером подняли стаканы, кивая, улыбаясь, раскланиваясь.

— Помните Пирл-Харбор! — пробормотал Рюб и прибавил, обращаясь ко мне: — А ведь они наверняка говорят то же самое.

12

Тем же вечером, учтивости ради и из уважения, я позвонил доктору Данцигеру и попытался объяснить, почему я собираюсь сделать то, что задумал — или хотя бы попробовать это сделать. Он выслушал меня, вежливый, как всегда, и в качестве утешения я рассказал ему о том, как мало у меня надежды вообще отыскать Z и какими ничтожными зацепками я располагаю. Доктор расспросил об этом подробно, довольный, как мне показалось, тем, насколько ничтожны мои шансы на удачу. Я знал, что он сочтет мои намерения вмешательством в прошлое, то есть величайшим грехом, однако читать мне проповеди он не стал. И в заключение сказал только:

— Ладно, Сай, все мы делаем то, что должны сделать. Спасибо, что позвонили.

Когда я давным-давно только присоединился к Проекту, мне стоило немалых усилий поверить в слова Альберта Эйнштейна. Он говорил, как заверил меня доктор Данцигер, что прошлое существует, и существует в самом буквальном смысле: оно действительно остается где-то там, далеко позади. А потому, считал доктор Данцигер, туда можно вернуться.

Мне трудно было понять, что же значат слова: «Прошлое существует». Каким образом? Где? И когда на меня накатывало неверие и появлялось твердое убеждение, что весь этот непостижимый Проект есть не что иное, как старческие бредни, я цеплялся, как монах цепляется за крест, силясь укрепить свою веру, за эйнштейновских близнецов.