Меж трех времен

— Конечно. Это ведь они не сдали экзамена по акценту. — Девушка улыбнулась, ожидая продолжения; она была хорошенькая. — Даже тем, кто родился французом, французский акцент дается не всегда. Поэтому в восемнадцать лет все французы сдают экзамен на акцент. И хотя они много репетируют и специально полощут горло, все равно одиннадцать процентов проваливают экзамен, и тогда их высылают из Франции навечно.

— И выдают им ужасный красный паспорт, — добавила она.

— И позволяют ненадолго приехать домой только раз в десять лет.

— Allo, maman! [18] Я п'иехал!

— Sacre bleu! [19] И так надо'го!

Мы расслабились, перевалив через основные трудности начала знакомства. Музыканты вернулись и заиграли незнакомую мне мелодию, но тоже рэгтайм.

— Ну что же, — сказала Джотта, — это ведь чаепитие с танцами. Чай нам принесли, теперь, может быть, станцуем?

Я ношу обручальное кольцо, и моя левая рука лежала на столе так, чтобы соседка могла хорошо его рассмотреть — я не хотел никаких недоразумений.

— Мне очень жаль, — сказал я и правдиво добавил: — Я не умею танцевать этот танец.

— О, конечно же умеете — это ведь так просто! Посмотрите на них.

Мы наблюдали за танцорами, которые выделывали то же, что и в прошлом танце. Затем маленький оркестр переключился на давно знакомую мне мелодию «Рэгтаймовый оркестр Александра» [20]. Я заулыбался и начал напевать те немногие слова, которые помнил: «Живей! Вперед!» И тут Джотта вскочила.

— О да, живей вперед, в рэгтаймовый оркестр Александра! — пропела она, вытянув руки, и мне ничего не оставалось, как встать и последовать за ней на эту безумную танцевальную площадку.

Я был прав — так танцевать я попросту не мог. Но и Джотта была права — мог. Вроде того. Она более-менее вела меня, направляя и спасая от опасностей. А я подражал движениям, которые видел вокруг, — поводил плечами, лягал ногой воздух, когда то же делали все остальные, вертелся — словом, выкладывался изо всех сил, и было это забавно, возбуждающе, даже весело; мы хохотали во все горло. Но когда маленький оркестрик под арками притих, наклоняясь, чтобы перевернуть страницы, у меня хватило здравого смысла сбежать с танцевальной площадки.

Мы вернулись за стол и пригубили чай — он уже остывал. Мне нравился этот людный зал, наполненный слитным гулом голосов и смеха и веселым треньканьем фарфора. Я откинулся на спинку стула, разглядывая великолепные огромные шляпы, поискал взглядом девушку, которая вышла из красного такси, и не нашел, тогда я поискал взглядом двухфутовое страусиное перо и тотчас заметил, как оно колышется над танцевальной площадкой. Затем музыканты заиграли: «О, славненькая куколка», и я понял, что никуда мне не хочется отсюда уходить. Но я принудил себя наклониться через стол к Джотте и сказать:

— Здесь весело, очень весело, но я только что приехал… издалека, — добавил я правдиво. — И… — следующие слова, едва я успел их произнести, вдруг тоже оказались правдой, — совершенно выбился из сил.

— Еще бы! Со мной было то же самое, когда я прибыла сюда; Нью-Йорк так возбуждает. Вы остановились в «Плазе»?

— Да. Я получил счет — два доллара — и дал три.

— И я тоже. Спасибо за чай, — сказала она и грациозно отпустила меня словами: — Я останусь и допью свой. Bonne nuit, monsieur! [21]

Я думал, что сразу поднимусь в номер, но — я был чересчур взбудоражен — в вестибюле прошел мимо лифтов и вышел из отеля в ночь 1912 года. Стоя на краю тротуара, в новорожденной темноте, я смотрел на Центральный парк. L'heure bleu закончился? Вне всяких сомнений. Деревья и кустарники парка сейчас тонули в бесформенной черноте. Под уличными фонарями лежали круги водянисто-оранжевого света, переламывались на бордюре и серебрили трамвайные рельсы. Я поднял взгляд на небо; на заре столетия воздух был еще чист, и яркие звезды сияли над самой головой, совсем как в то время, когда жили мы с Джулией. На той стороне улицы женщина и мужчина, державший шляпу в руке — было еще тепло, как днем, — сошли с тротуара и неспешно двинулись наискосок к заманчивому ряду светящихся шаров перед отелем «Савой».