Между адом и раем

— Этот мужик смахивает на женщину, — сказал Сток. — Такое ощущение, что он пользуется косметикой.

— И что генерал говорит от своего имени? — спросил Хок, всматриваясь в лицо на экране. Он что-то заметил, подумал Эмброуз, глядя на Алекса.

— Генерал де Эррерас говорит, что он удостоен великой чести, что команданте доверил ему обязанности главнокомандующего.

— Чушь собачья, — сказал Сток.

— И теперь, — продолжал Эмброуз, — он горд быть членом нового правительства, которое приведет Кубу к достойному месту в мире в наступившем столетии. Новое правительство собирается подготовить множество проектов социально-экономических реформ в ближайшие дни, недели и месяцы.

— Нажми-ка на паузу в этом месте, Эмброуз, я хочу посмотреть на него, — попросил Хок.

— Конечно.

Картинка замерла. На ней был крупным планом изображен де Эррерас. Его глаза с приопущенными веками хорошо передавали холодную жестокость, которая таилась за ними.

— Что такое, Алекс?

— Я видел этого человека прежде, — сказал Хок, прижав кончики пальцев обеих рук к сомкнутым векам и издав глубокий вздох.

— С тобой все в порядке, Алекс? — спросил Конгрив.

— Да.

— Мансо де Эррерас знаком тебе?

— Да. Кажется, да. Де Эррерас. Эта фамилия упоминается в письме Блэкхока, не так ли?

Он встал и прошел в конец комнаты, где стюард налил ему чашку горячего кофе. Потом вернулся, подошел к большому экрану и, встав примерно в полутора метрах от него, в течение двух долгих минут смотрел на недвижное лицо.

Конгрив представил, какие ужасные мысли, должно быть, проносятся в голове друга. Хок не ответил, и через несколько секунд Эмброуз снова спросил:

— Алекс? Все хорошо?

— Лучше не бывает. — Алекс не отрывал глаз от экрана.

— Мне так и держать кадр?

— Нет, — сказал Хок. Он снова подошел к своему креслу и рухнул в него. — Пока что я достаточно насмотрелся на этого проклятого ублюдка. Давай смотреть дальше.

— Эта часть довольно интересна, — сказал Эмброуз, снова включив видеомагнитофон. Алекс явно связал Мансо со своим прошлым. Но он еще не был готов психологически, чтобы признать это.

— Что он говорит?

— Куба никогда больше не должна полагаться на помощь ложных союзников, которые обещают много, а потом исчезают. Мощь Кубы испробует на себе каждый, кто попытается угрожать ее интересам.

— Мы, конечно же, знаем, что он имеет в виду, — сказал Хок. — Ту чертову подлодку. Она у него уже есть, иначе он не стал бы раскрывать свои намерения.

Эмброуз продолжал переводить.

— Куба больше не допустит той несправедливости, что она перенесла за время оккупации американцами. Он требует, чтобы американская блокада Кубы была снята немедленно. Еще он заявляет, что американская военно-морская база в Гуантанамо подрывает суверенитет Кубы и этого больше нельзя допускать. Америке будет предоставлен определенный срок, чтобы эвакуировать базу, или же придется прибегнуть к крайним мерам. Более точная информация по этим вопросам будет обнародована новым правительством завтра.

— Бог мой, — сказал Хок. — Экстремистское государство обладает невидимой субмариной, несущей на борту сорок самонаводящихся ядерных боеголовок, и все это добро находится в девяноста милях от Майами.

— Жутко подумать, да? А вот он представляет и нового президента Кубы, — сказал Эмброуз. На экране появилось новое лицо.

— Что это за тип? — сказал Сток. — Похож на Зорро в костюме-тройке.

— Это, — ответил Эмброуз, — новый президент Кубы, Фульгенсио Батиста. Внук человека, которого Кастро сверг почти сорок лет назад.

— Где они его откопали? — спросил Хок.

— Он вырос в Испании. Учился в Гарварде, потом в финансовой школе Уортона. Отказался от американского гражданства и шесть месяцев назад переехал с семьей на Кубу. До того был партнером фирмы «Голдман и Сакс» на Уолл стрит. Имел ферму в Гринвиче, штат Коннектикут, и играл в гольф каждую субботу в клубе Стэнвича.

— Вот как? Из партнеров Голдмана — в кубинские президенты? Неплохой карьерный ход, — сказал Хок. — И что Батиста-младший говорит от своего имени?

— Продолжает пламенные речи о заре нового дня.

— И все? — спросил Хок.

— В основном да.

— А как же сторонники Фиделя?

— Наиболее вероятно, их казнили или заключили в тюрьму.

— А какова реакция кубинского народа?

— Алекс, после сорока лет лжи, страха и пыток эти люди не верят ни единому слову, кто бы его ни сказал. Они не доверяют собственным детям. Жизнь будет продолжаться. Я с абсолютной уверенностью скажу тебе и не ошибусь, что они не будут обсуждать эти политические события даже с самыми близкими друзьями. Разве что со своей мамой, если на нее действительно можно положиться, да и то вряд ли.

Хок щелкнул выключателем, и в потолке зажглись невидимые лампы. Он повернул свое большое кожаное кресло, сев лицом к Эмброузу, Стокли и Сазерленду.

— Откуда ты столько знаешь об этой бандитской клике, Эмброуз?