Между Амуром и Невой

— Никак нельзя, ваше высокоблагородие, — вежливо, но твёрдо возразил помощник смотрителя. — Он не арестант, а административно высылаемый; телесные наказания не предусмотрены законом.

У Алексея отлегло было от сердца, но, как оказалось, преждевременно.

— Каким ещё там законом?! Здесь я закон, а ещё царь, и бог; как скажу, так и будет! Мне здесь всё можно, я для этого сюда и поставлен. Выполнять!!

— Никак нельзя, ваше высокоблагородие, — по-прежнему твёрдо отвечал помощник. — О прошлом месяце отставлен без прошения смотритель Ачинского этапного двора, как раз за такое превышение власти. Прикажете в карцер на трое суток? Это можно-с…

Известие о том, что за самоуправство выгоняют со службы, несколько остудило «царя и бога». Обматерив на прощанье Лыкова, он бросил «в холодную!», и ушёл, гордо скрипя сапогами.

И Алексей оказался в «индии», как «по музыке» уголовные называют карцер. Каморка два на два аршина с крохотным оконцем под самым потолком; стены покрыты слоем липкой плесени, а на полу густо набросаны нечистоты. Однако погрустить как следует сыщик не успел — уже через полчаса его вывели наружу и отправили под конвоем в канцелярию.

«Что там ещё?» — обеспокоился Алексей. — «Вдруг Кандыба залудил новый стакан и решил-таки исполнить свою угрозу?». Если так, то это конец: Суконкин тут же разуверится в его, Лыкова, полезности и выдаст «демона» уголовным.

Сыщика завели в кабинет помощника смотрителя. Тесная комната, бедная казенная мебель, одинокий гераний на подоконнике. Хозяин стоял посреди с формуляром в руках и внимательно разглядывал вошедшего.

— Шапкин Иван Иванович? Нерчинский мещанин?

— Так точно, ваше благородие.

— Что вы там давеча сказали господину майору?

«Была ни была», решил сразу же Алексей, и так же четко и со значением, как тогда Кандыбе, повторил:

— «Между Амуром и Невой».

Помощник смотрителя облегчённо выдохнул, улыбнулся по-доброму и сказал:

— Здравствуйте, Алексей Николаевич! Позвольте представиться: поручик Щастьев Платон Серафимович. Очень рад, что все удачно разъяснилось.

— Да уж, Платон Серафимович, если бы не вы, не знаю, как бы оно «разъяснилось». Ходил бы сейчас коллежский асессор с поротой задницей… Спасибо!

— Майор Кандыба бумаг не читает, но вы не могли этого знать.

— Совсем не читает?

— Совсем. Бумаги мешают ему управлять тюрьмой. Так, как хочется…

— Понятно. Если никого не высек, значит, день не задался?

— Вы даже не подозреваете, как близки к истине, Алексей Николаевич. Увы. Он у нас из кантонистов — сами понимаете… Да еще эта дипсомания.[115]

— А вы, судя по тому, что я здесь, а не в карцере, бумаги читаете.

— На мне, говоря по правде, вся практическая работа по заведыванию тюрьмой, и уже давно. Но это ладно. Что случилось, коли вы решили открыться? Видимо, что-то серьёзное?

— Серьёзней не бывает. Меня опознал вчера один из ваших арестантов, некто Пров Суконкин, и угрожает теперь выдать уголовным. Если я не устрою его писарем в канцелярию и не устраню одного враждебного ему каторжного.

— Ну, это мы сейчас решим. Что я должен сделать?

— Взять бы стервеца за ноги, да об угол головой; жаль, нельзя. Нужно очень быстро изолировать Суконкина, исключив всякую возможность его общения с прочими арестантами. Всякую! Это очень важно. И содержать в «секретной» до особого распоряжения Департамента полиции.

— Будет исполнено.

— Только, Платон Серафимович, вы понимаете, что все должно выглядеть натурально. Многие видели мой разговор с Суконкиным, кто-то мог заметить нашу с вами встречу. Если я сейчас вернусь в балаган, а парня вскорости схватят и потащат в одиночку, умные люди могут увязать эти события.

— Не извольте беспокоиться, Алексей Николаевич. Все будет именно натурально. Скажите ему сейчас, что всё решено для него положительно. Пусть ждет вызова в канцелярию для назначения на должность. Потом Суконкина тихо-мирно заберут на раскомандировку, и он исчезнет. Никто ничего не увяжет. Здесь же на сегодня четыре тысячи восемьсот сорок девять арестантов — больше, к примеру, чем жителей в Чите. Чем ещё могу помочь?

— Дайте, пожалуйста, чернила, бумагу и пятнадцать минут времени. Мне необходимо составить телеграмму в департамент и зашифровать личным шифром; отошлите ее не медля в Петербург.

Усевшись за стол Щастьева, Алексей написал следующее:

«Нахожусь в Томской пересыльной тюрьме. Опознан уголовным, который меня шантажирует. Обратился за помощью к смотрителю майору Кандыбе, назвав обусловленный пароль, после чего оказался в карцере, поскольку вечно пьяный смотритель бумаг не читает. Будучи на грани разоблачения и угрозы смерти, выручен помощником смотрителя поручиком Щастьевым, который в курсе всех дел и много лет фактически руководит тюрьмой. Быстрыми и умелыми действиями оного лица опасность устранена, исполнение Высочайшего поручения может быть продолжено. Следую дальше на восток. Прошу принять меры к наведению порядка в Томской пересылке. Лыков.»

Дал прочитать текст помощнику смотрителя — тот порозовел, но смолчал — потом зашифровал и вручил для отправки.