Между Амуром и Невой

Лыков тем временем, схватившись одной рукой за чуть выступающую шляпку гвоздя, уперся ногой в стену, устроился поудобнее и с силой потянул. Гвоздь крякнул и вылез из бруса. Алексей приладил его в нужное место, в изголовье у Челубея, и принялся аккуратно заколачивать кулаком. Погрузившись в дерево уже наполовину, гвоздь заупрямился и дальше идти не пожелал; тогда Лыков, ухватившись за нару покрепче, вдавил его на необходимую глубину большим пальцем. Полюбовался на свою работу, повесил полотенце, спрыгнул на пол и повернулся, наконец, к фартовым.

— Ну?

«Иван», не говоря ни слова, развернулся и быстро вышел из камеры, расталкивая замешкавшуюся свиту. Озадаченные жиганы неохотно отправились следом.

Потянулся длинный арестантский день. Лыков с Челубеем шлялись парою по коридору; к ним никто не подходил, и никто с ними не разговаривал. Как прокаженные, думал Яков, и в любую минуту ожидал нападения. Лыков же был безмятежен. Он поймал майданщика и заказал у него чайную пару с сахаром («и чтобы без Кронштадта у меня!»)[87], а для Челубея папирос; велел принести все это в «номер». Майданщик, опытный спокойный татарин, молча принес заказ, принял деньги и так же молча удалился. Расплачиваясь, Алексей не без умысла показал туго набитый банкнотами бумажник. «Бабай», уходя, пятился спиной, как придворный перед принцем крови. Можно было не сомневаться, что весть о богатых новичках скоро разнесется по всему этажу.

В одной из камер, выставив стрёмщика, долго совещались фартовые. Затем к Лыкову подбежал юркий человечек и, подобострастно облизывая губы, прошептал что-то на ухо. Тот выслушал, благосклонно кивнул, выдал «пискарёк»[88] и продолжил гулять по галерее, напевая что-то опереточное.

В двенадцать коридорщики принесли обед в больших баках: на первое щи со снетком (шел Петров пост и мяса не полагалось), на второе горох. По стенам подняли столы, в обычное время висевшие на петлях; ели с них стоя, по пять человек из одной посуды. Челубей с удивлением обнаружил, что еда вполне сносная… Лыков сам подошёл к раздатчику с мисками от своей пятерки и наложил и первого, и второго вдоволь, но с рыбой не наглел — взял ровно столько, сколько положено. Арестанты всё это подмечали.

— Что тебе сказал тот, юркий? — спросил Челубей.

— «Деловые» ничего пока не решили. «Иван», и часть людей с ним, за мировую. Но есть там такой Пашка Вологодский, который давно под него роет, тот за войну. Сейчас на его стороне семеро, включая нашего знакомца Барона, но скоро будет больше; очень уж парням обидно. Да и опасно в тюрьме терять авторитет, сдаваясь без боя.

— Что ты намерен делать?

— А вот сейчас увидишь.

По окончании обеда «деловые элементы» направились было в камеру продолжить совещание, но Лыков отвел «ивана» в угол, где они завязали серьезный разговор. Фартовые стояли толпой неподалеку, дожидаясь конца беседы. Здесь же был и Челубей, настороженный и готовый к схватке, но уже спокойный.

Разговор, тем временем, обострялся. Лыков что-то требовал от «ивана», но тот не соглашался; Лыков настаивал. Наконец, видимо рассерженный, он сильно ткнул указательным пальцем бандита в лоб, так, что голова его откинулась назад, и сказал всего одну короткую фразу. «Иван» стоял молча, держа руки по швам. Алексей плюнул, и шагнул от него к жиганам.

— Который тут Пашка Вологодский?

— Ну я… — отозвался крепкий детина, выше Лыкова на голову. Речь его на этом и закончилась. От первого удара поддых он сложился пополам, от второго, сверху по затылку, рухнул на пол. Лыков принялся пинать его ногами, зверски, безжалостно: по бокам, животу, голове… Толпа арестантов сомкнулась вокруг, но никто не решался вмешаться. Алексей продолжал бить «делового» сметным боем, но теперь уже без вдохновения, как будто по обязанности, методично, но жестоко. Потерявший сознание ещё от первых ударов, Пашка только мотался безвольно по полу…

Наконец раздался свисток надзирателя, и толпа расступилась; отошли в сторону и Лыков с Челубеем. Пашку без чувств уволокли в лазарет. Пасюк, скрежеща зубами и ругаясь, потащил Алексея в свою комнату в конце коридора, где он всегда самолично наказывал провинившихся своими гвардейскими кулаками. Арестанты взволнованно шептались по стенам; за такую драку полагался месяц карцера. Однако уже через пять минут, целый и невредимый, Лыков вышел из страшной комнаты, демонстративно запихивая в карман «лопатник».

— Да, — сказал за спиной Недашевского один мазурик другому, — он такой же «спиридон», как я протоиерей. Но кто бы он ни был, держимся от него с этой поры подальше…

Глава 14 Каламажня

После драки положение Лыкова с Челубеем на этаже наладилось. Они не ходили в наряды, не убирались в камере; «бабай» каждый день носил им папиросы, ситный хлеб, колбасу, пиво, а так же вчерашние газеты.