Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен

Не медля более, я начал молиться. Сначала нерешительно и безмолвно о благе Англии. Потом с тихой кротостью попросил о личном благополучии.

— Господи, молю Тебя, исполни меня мудростью во имя лучшего служения Тебе. Направь меня во всех деяниях, дабы я мог подчиниться Твоей воле. Яви мне знаки Твои, если впаду в заблуждение, дабы узрел я свет Твой и вернулся на путь истины. Не дай мне стать омерзительным в глазах Твоих, уподобившись здешнему настоятелю.

Ветер крепчал. Я совсем продрог, и больная нога напомнила о себе.

— О Владыка Небесный, даруй мне исцеление от телесного недуга! — В морозном воздухе мольбы мои расплывались туманными облачками. — Яви милость Твою, прошу… Жизнь моя стала невыносима! Я сознаю, что сие есть знак Твоего осуждения… — слова уже вырывались из моей груди без пристойной сдержанности, — но в чем провинность моя? Укажи, что делать, и я с готовностью выполню Твои наставления! Но не терзай меня более немощью!

Я возроптал на Господа… более того, разгневался оттого, что Он карает меня за неведомый грех. Разве это справедливо? Ни один мирской правитель не вел себя более лицемерно.

— Перед тем как наказывать подданного, я всегда даю ему возможность покаяться. Почему мне не дарована такая привилегия?

Стрела боли пронзила ногу.

— Неужели вот так Ты ответствуешь на мои мольбы? Мучительными намеками? Разве не найти Тебе знамения более понятного, чем больная нога?

Теперь уж Он сразит меня… наверняка! Я готов ко всему, кроме такого высокомерного молчания, такой небесной отчужденности. Пульсирующая боль в ноге постепенно затихла.

— А за что лишил Ты меня мужской силы? Молю, позволь мне быть мужем жене моей!

Гнев и страх заставили меня рухнуть на колени, и я, закрыв глаза, излил Господу всю свою боль.

Не знаю, долго ли я простоял так, однако время молитвы измеряется по иным, небесным часам. Я поднялся на ноги с трудом, но в сердце воцарилась безмятежность. Теперь я верил, что все будет хорошо.

Или я опять заблуждался?

* * *

Ночью в смехотворном султанском гареме мои спутники несколько раз замечали, что я стал смиренным и благостным.

— Он стареет. В его годы нрав делается более мягким, — сказал Невилл.

— Стареем мы, — возразил Карью, напуганный своим сердечным приступом. — А король лишь становится более величественным.

Кромвель задумчиво взирал на меня, прищурив проницательные глаза. Он пытался понять странную перемену в моем поведении… ведь вся его жизнь строилась на способности проникать в чужие мысли.

* * *

Рано утром мы торопливо покинули монастырь, словно визитеры, спешащие прочь от постели больного. Обитель будет закрыта, как только я подпишу приказы. Заранее наказывать настоятеля не имело смысла. Пусть себе наслаждается последние дни в своем змеином логове, все равно скоро ему придется зарабатывать на хлеб насущный честным трудом. Мы предусмотрительно лишили его сокровищ. Мои седельные сумки раздулись от самоцветов.

Снежный буран переметнулся через Английский канал на материк и теперь досаждал Франции. Я надеялся, что он испортит Франциску зимнюю охоту. Последнее время, судя по донесениям, он только и делал, что разъезжал по охотничьим угодьям, преследуя дичь как безумный. Говорили, что он страдает от ужасной французской болезни и именно поэтому его глаза так лихорадочно сверкают. В ней крылась и причина столь взбалмошного поведения французского короля.

Слухи, слухи… Интересно, достигли ли ушей Франциска или Карла вести о моих недомоганиях?

LVII

В утреннем свете оставшаяся позади обитель Святого Свитина казалась нам такой же призрачной, как и перенесенные недавно испытания. Подобные события стоят особняком за пределами нашей обычной, размеренной жизни. Поэтому меня неприятно поразили занудные речи Кромвеля, который ехал рядом и без конца бубнил о том, что необходимо срочно принять закон о закрытии монастырей. Дескать, обитель Святого Свитина — всего лишь умеренный пример и порой в монастырях царит еще большая распущенность, а их по всей Англии более восьмисот. Он упорно добивался разрешения о наложении ареста на их имущество.

Стремление разогнать монахов явно превосходило заботы об их нравственности. И такая страсть к разрушению тревожила меня.

— Не сейчас, Крам! — бросил я резко; мои слова впечатались в ясный морозный воздух, и каждое из них, казалось, моментально обросло льдом.

Неужели этот болван не понимает, что я думаю сейчас лишь о встрече с дочерью, которую не видел почти два года? С любимой дочерью, упорно не желавшей понять меня. Человеческие чувства Кромвель попросту не брал в расчет. За исключением тех, что использовались для уничтожения других людей.

Да, я ужасно переживал и волновался, громкий стук моего сердца заглушал урчание в пустом желудке. Бьюли становился все ближе, и меня переполняли радость и ужас предстоящего свидания. Я увижу Марию, мы поговорим, все трудности будут разрешены, ибо любовь может преодолеть любые преграды.

* * *