Между ангелом и волком

Мурлычет себе под нос Вольфи старинную песенку. Цирковая повозка подпрыгивает на ухабах, она едет медленно, словно разбегаясь перед долгой дорогой. Словно готовясь лететь к новым городам, в новые страны. Вольфи сидит сзади, там, где брезентовую стенку закатали рулетом наверх. Он как пес, живущий за Кладбищенской улицей, нюхает воздух, чует в нем и приближающуюся незаметно зиму, и листопады, до которых еще несколько недель — и сбор урожая, когда всюду будут стоять корзины с зелеными, желтыми и красными в бордовую крапинку яблоками. Совсем скоро, мимо мельницы и ручья, мимо заброшенных загонов для лошадей, повозки выйдут за город, повернут в кукурузные поля, и останется тогда за спиной Городок Ц.

Вольфи будет кочевать с цирком Канатоходца, и, может быть, однажды найдет своего брата. Смешного и нелепого Роберта Дюпрей-Энгельке.

Вольфи смотрит на дома под красной черепицей, на старые, похожие на сказочных стариков, каштановые деревья — и оттого, что он уезжает, и грустно и радостно одновременно.

Потом из переулка вдруг показывается кто-то. Грустная женщина идет по дороге, не замечая, что где-то впереди катится прочь из города цирковая повозка с Вольфи на хребте. Мама.

Он думал, что она взбесится, когда он убежит, что станет кричать, что, может быть, поднимет на ноги полицию. Или, к примеру, просто вздохнет с облегчениием — ведь на самом деле, наверное, все равно, живет ваш сын в интернате для трудновоспитуемых или сбежал с бродячим цирком.

А она просто тихо идет по дороге.

Глядит куда-то вдаль невидящим взглядом.

И плачет.

Даже отсюда, с цирковой повозки, видно, как припухли заплаканные глаза — и от этого становится неловко за нее и стыдно за себя. И за нее, конечно же, стыдно тоже.

Вольфи никогда не видел, чтобы она плакала. Ему казалось, что от него одни заботы и стоит ей от него освободиться, как тут же ей и станет лучше.

А она — плачет.

Ну что ты будешь делать…

— Эй, — тихо говорит он Канатоходцу, который сидит на облучке, — эй, я остаюсь.

Тот кивает, будто всегда знал, что так оно и выйдет:

— Давай, до следующего года.

И цирковая лошадь, кажется, тоже кивает напоследок.

Вольфи примеривается и спрыгивает с повозки — он неуклюже приземляется на ладони, он обдирает коленки, но это ведь все ерунда. Только теперь она замечает его — и дергается так, словно хочет бежать к нему. Но все-таки не бежит.

— Ты хотел уехать? — говорит она, но не сердито, а просто тихо, очень тихо.

А Вольфи молчит — чего тут ответишь? И вдруг с нажимом, совсем по-взрослому уже, произносит:

— Меня нельзя бить. Больше никогда!

Про то, о чем говорят напоследок

Падает, падает зима на Городок Ц. Падает невесомыми снежинками, которые кажутся ненастоящими — такие легкие. Падает на церковь, будто сложенную из кусков ноздреватого серого сахара. На мельницу над ручьем с обкусанными льдом берегами. На пустырь, где еще недавно, кажется, стоял бродячий цирк. На кабачок Сеппа Мюллера с ободранными столами и жаренными на вертеле рыбинами. Сам Сепп сидит у окошка — нога на ногу, сплелись, не расплетешь — и потягивает из старой кружки темное пиво.

Идет по улице, спрятав острый нос в кудрявый воротник каракулевой шубы тетушка Виола — спешит по своим делам. Бредет лошадь Отто Кайзера и тянет повозку, полную подмороженных яблок. Снег падает и падает, присыпая белой мукой дерюгу, которой прикрыты по бокам зеленые крепкие яблоки, хрусткие и кисловатые. Снежинки путаются в усах крестьянина Кайзера, наметают маленькие сугробы на полях его фетровой шляпы.

В школе прохаживается между рядами отец Весельчак с лысой головой, тоже похожей на осеннее яблоко. А светлоголовые мальчики пишут за дубовыми партами сочинение и поглядывают на лошадь с грустной усатой мордой, которая еле-еле перебирает ногами по свежевыпавшему снегу.

До-ре-ми-фа-соль-ля-си — дорожка аккуратных следов расчерчивает снежное полотно, словно птица проскакала. Аккуратные следы, ладные ботинки — мама Вольфи идет к школе, а снег легкой кистью растушевывает подкову от каблука и запятую от крепкого острого мыса, стирает мягким школьным ластиком. Она не отдала сына в интернат для трудновоспитуемых и больше никогда не бьет его даже выбивалкой от ковров. Дядя Вильфрид если и приходит к ним раз в неделю, то уж не за тем, чтобы устроить Вольфи показательную порку — а просто чтобы выпить чашку кофе или починить маме конфорку на плите. Кажется, даже Рождество они снова справят вместе, как тогда, в его детстве — «только один раз, а там посмотрим». Вольфи мечтает стать дальнобойщиком, вслух мечтает, а мама больше не говорит на это ничего, только где-то внутри тихо надеется, что может все еще и обойдется.

— Пойдем, нам нужно съездить в Большой Соседний Город, — говорит она.

Вольфи ничего и не спрашивает, хотя мама никогда еще не забирала его из школы, прямо посреди урока.

А весь класс завистливо смотрит им в спины: и Франци с улицы за кладбищем, и Карл, сын мясника, и Фредл толстяк, и Гарри, который Гаральд.