Между Азией и Европой. История Российского государства. От Ивана III до Бориса Годунова

Ливонским очевидцам вторит фон Штаден: «Любой из опричных мог, например, обвинить любого из земских в том, что этот должен ему будто бы некую сумму денег. И хотя бы до того опричник совсем не знал и не видал обвиняемого им земского, земский все же должен был уплатить опричнику, иначе его ежедневно били публично на торгу кнутом или батогами до тех пор, пока не заплатит. И тут никому не было пощады: ни духовному, ни мирянину. Опричники устраивали с земскими такие штуки, чтобы получить от них деньги или добро, что и описать невозможно».

Уж Штадену ли было этого не знать – он и сам состоял в Опричнине и проделывал точно такие же «штуки». Мелкая сошка, опричник самого последнего, четвертого разряда, этот немецкий авантюрист был редкостным мерзавцем. Он с удовольствием повествует, как во главе небольшого отряда разбойничал в «земских» владениях: «…Наверху меня встретила княгиня, хотевшая броситься мне в ноги. Но, испугавшись моего грозного вида, она бросилась назад в палаты. Я же всадил ей топор в спину, и она упала на порог. А я перешагнул через труп и познакомился с их девичьей… Затем мы проехали всю ночь и подошли к большому незащищенному посаду. Здесь я не обижал никого. Я отдыхал… Когда я выехал с великим князем, у меня была одна лошадь, вернулся же я с сорока девятью, из них двадцать две были запряжены в сани, полные всякого добра».

Московский застенок времён Опричнины. А. Васнецов

Как всегда бывает при государственном терроре, поощрялось доносительство. Очень многие наживались на клевете и всякого рода поклепах. Суды не утруждали себя разбирательствами и были скоры на расправу. Шлихтинг описывает Москву следующим образом: «Почти на каждой улице можно видеть трех, четырех, а иногда даже больше рассеченных людей и город весьма обильно наполнен трупами».

Но даже на этом зловещем фоне выделяется совсем уж чудовищный и нелепый эпизод «Новгородского похода», который можно считать пиком самоистребительной деятельности Ивана Грозного.

Война с собственной страной

Эту кровавую эпопею нельзя даже назвать карательной экспедицией – карать было некого и не за что.

Трагедии предшествовали два инцидента, пробудившие в царе очередной приступ болезненной подозрительности.

В начале 1569 года пала Изборская крепость. Литовцы взяли ее хитростью, ловко воспользовавшись ужасом, который внушали земцам опричники. К стенам приблизились всадники в черных кафтанах и грозно потребовали отворить ворота. Земский воевода и не подумал перечить. Неприступная твердыня была захвачена без сопротивления, и царь вообразил, что причиной тому измена. Поскольку Изборск находился близ Пскова, объектом государева гнева стали псковитяне.

А летом того же года поступил донос на новгородского архиепископа Пимена. К Ивану явился человек, сказавший, что в Софийском соборе за иконой спрятано изменническое письмо к польскому королю, подписанное самим владыкой и видными новгородцами. И хоть идея была абсурдной (зачем прятать письмо за иконой вместо того, чтобы отправить его адресату?), царь велел учинить розыск, и грамота действительно отыскалась в указанном месте. Нет никаких сомнений, что это была фальшивка.

Но царь засобирался карать псковских и новгородских «изменников».

В декабре опричное войско тронулось в поход, кровавые подробности которого известны по разным источникам, в первую очередь – по поминальному «Синодику» самого Ивана Грозного.

Грабить и убивать начали сразу же, едва отойдя от Москвы. Если против Новгорода и Пскова существовали хоть какие-то, пускай ложные обвинения, то за какие вины была разорена и залита кровью Тверская земля, понять невозможно. Таубе и Крузе сообщают, что там было убито 9 000 человек и втрое больше умерли, лишенные крова и пищи. Вероятно, ливонские авторы завысили число жертв, но в любом случае их было очень много. Известно, что в одном небольшом Торжке опричники умертвили несколько сотен горожан.

Поначалу экспедицией руководил новый царский любимец Малюта Скуратов (под этим прозвищем вошел в историю Григорий Лукьянович Бельский), выделявшийся своей жестокостью даже среди опричников.