Между Азией и Европой. История Российского государства. От Ивана III до Бориса Годунова

Приняв страну разоренной, травмированной, униженной поражениями, Борис сумел привести дела в более или менее сносное состояние и даже вернуть территории, утраченные Иваном Грозным. Проблемы начались лишь в самый последний период – и, как будет показано ниже, не по вине Годунова. «Он правил умно и осторожно, и четырнадцатилетнее царствование Федора было для государства временем отдыха от погромов и страхов Опричнины», – пишет Ключевский.

Непредвзятые современники, оставившие потомкам свои записки, вспоминали Бориса с уважением. Князь Катырев-Ростовский пишет, что покойный «державе своей много попечения имел и многое дивное о себе творяще»; ему вторит один из первых отечественных историков Авраамий Палицын (нач. XVII в.): «Царь же Борис о всяком благочестии и о исправлении всех нужных царству вещей зело печашеся».

Еще удивительнее читать похвалы Годунову во «Временнике», сочинении дьяка Ивана Тимофеевича Семенова (Ивана Тимофеева), который очень не любит Бориса, называет «рабоцарем» и усердно пересказывает про него все злые слухи. «…Он много заботился об управлении страной, имел бескорыстную любовь к правосудию, нелицемерно искоренял всякую неправду…; во дни его домашняя жизнь всех протекала тихо, без обид…; он был крепким защитником тех, кого обижали сильные, вообще об утверждении всей земли он заботился без меры…; всякого зла, противного добру, он был властный и неумолимый искоренитель, а другим за добро искренний воздаятель», – перечисляет дьяк (цитирую перевод на современный язык), приходя к выводу, который, кажется, ставит его в затруднение: «И то дивно, что хотя и были у нас после него другие умные цари, но их разум лишь тень по сравнению с его разумом, как это очевидно из всего». (Объяснение этому парадоксу автор в конце концов находит в том, что Борис «от младых ноготь» состоял при хорошем царе Федоре и, должно быть, «навыкнул благу».)

Для той жестокой эпохи Годунов отличался поразительной гуманностью. Он не любил проливать кровь и делал это лишь по крайней необходимости. Одерживая верх над политическими врагами, даже самыми непримиримыми, не отправлял их на плаху, а ограничивался ссылкой или «политической казнью» – пострижением в монахи. При этом Борис еще обладал редким для правителя даром ценить в подчиненных деловые качества, а не личную преданность – именно этим объясняется то, что он, бывало, возвращал из ссылки своих явных недоброжелателей вроде Богдана Бельского или Василия Шуйского и доверял им важные государственные дела.

Еще экзотичней выглядела заботливость Годунова о простом народе, благом которого никто из правителей раньше не интересовался. Венчаясь на царство, новый царь произнес удивительную фразу: «Бог свидетель сему, никто же убо будет в моем царстии нищ или беден!». Впоследствии он по мере сил старался выполнять эту клятву: оказывал помощь погорельцам и голодающим, трудоустраивал безработных, впервые построил в Москве богадельни для обездоленных. Ворчливый дьяк Иван Тимофеев признаёт, что Борис был «требующим даватель неоскуден, к мирови в мольбах о всяцей вещи преклонитель кротостен, во ответех всем сладок, на обидящих молящимся беспомощным и вдовицам отмститель скор».

В довершение портрета второго, «благостного» Годунова следует прибавить, что этот человек был образцом нравственности в личной жизни: верным мужем, заботливым отцом и врагом «богомерзкого винопития» (вероятно, юность, проведенная в Александровской слободе, привила Борису отвращение ко всякого рода безобразиям).

Совмещая несовместимое

Соединить вместе два столь разных образа, черный и белый, совсем не просто. Очевидно, судить следует не по тем качествам, которые приписывают Годунову, с одной стороны, его критики и, с другой, его сторонники, а по поступкам и результатам правления этого государя.

Начнем с самого непростого: с углицкого инцидента.

Тут, пожалуй, есть противоречие между неправдоподобностью версии о том, что царевич сам «покололся ножом», и очевидным неудобством политического момента, которое Годунов выбрал для убийства (если это было убийство). Возможно, прав Ключевский, предположивший, что преступление «подстроено было какой-нибудь чересчур услужливой рукой, которая хотела сделать угодное Борису, угадывая его тайные помыслы, а еще более обеспечить положение своей партии, державшейся Борисом». Истории известно множество случаев, когда чересчур ревностные или честолюбивые слуги устраняли врагов своего господина безо всякого приказа, уверенные, что их усердие и догадливость будут вознаграждены. Зная нелюбовь Годунова к кровопролитию, даже когда речь шла о лютых ненавистниках, трудно поверить, что он распорядился убить ребенка.