Между болью и страхом (СИ)

— Войдите, — секретарь внёс корзину цветов.

— Передали для вас, — неловко отрапортовал он, явно смущаясь тем, что приходится прислуживать той, кого считал ниже себя.

— Кто?

— Не знаю, — мужчина скривился.

— Впредь, уточняйте не только адресата, но и отравителя.

— В следующий раз…

— …будешь уволен, — холодно добавила я. — Свободен.

Оставшись одна, я оценила букет. Неудачный выбор. Белоснежные каллы. Эти растения вызывали у меня неприятные ассоциации. Нежный ванильный аромат наполнил комнату и невольно я потянулась к цветам, вынимая спрятанный между стеблями листок бумаги.

Одно слово на карточке заставило меня упасть на колени. Хрип зародился в груди и дрожал, грозясь вырваться наружу. Я сжимала рот ладонью. Именно сейчас было никак нельзя, чтобы хоть кто-то увидел меня — сломанную и испуганную. Если охрана услышит… Двуликие не прощают слабости. Правило, что я выучила много времени назад, стискивая челюсти и кроша собственные зубы.

Красным маркером на шероховатой бежевой бумаге было написано: "Собственность".

Словно не было всех этих лет, которые, прячась, я провела в поисках дома. Как и тогда я тряслась от ужаса, ожидая, что распахнется дверь и на пороге окажется господин.

— Он мёртв, — просипела я, цепляясь за стол и поднимаясь на ноги, — мёртв… Его больше нет… — на спине пульсировал каждый шрам, оставленный слишком давно, чтобы болеть. Перед глазами вспыхивали образы минувшего. Так ярко, так достоверно высвечивая детали…

* * *

МНОГО ЛЕТ НАЗАД

Господин снова позвал меня. После последнего визита прошло мало времени и я должна была испытывать слабость. Должна, но уже около полугода привычной тошноты и тремора рук не было. Восстановив кровопотерю, я могла уже через сутки ощущать себя абсолютно здоровой и полной сил. Только вот говорить об этом я никому не стала, опасаясь, что с меня начнут брать больше, чаще.

Лекарь придирчиво осмотрел мои глаза, затем надавил на подбородок, заставив открыть рот, и я послушно высунула язык, помня, каким жестоким бывает этот старик. Мерзавец не мог навредить, пустив драгоценную кровь, но с наслаждением ломал мне рёбра сильными пальцами. Они заживали, но прежде я изнывала от боли. Пожаловаться на мучителя я не решалась, ведь заменять другим бы его никто не стал, а затаив злобу. он наверняка нашел возможность отыграться.

— Набери кровь в рот, — неожиданно приказал он, склоняясь к самому моему лицу, — и принеси мне.

— Я не смогу, — если бы он знал, что ритуалы были не при чём и кровь имела все свойства прямо сейчас, несясь по моим сосудам…

— Сделай, — он толкнул меня от себя, заметив спешащих слуг, — иначе пожалеешь.

Не сомневаясь, что лекарь не блефует, я обхватила себя руками, изображая смирение, но внутри меня клокотала ярость. В этом доме, наполненном роскошью и холодом, я была госпожой на словах, но на деле… Никто не причинял мне вреда, кроме хозяина в дни специально для этого отведённые. Настали времена, когда он устал ждать от меня страха и пользовался только по назначению.

После омовения меня приводили в просторную комнату, посередине которой в полу был расположен бассейн. Рядом стоял деревянный столб с перекладиной и чашей у подножья. Мне надлежало прижаться к нему, крепко обхватив и не шевелиться, пока с моей спины снимают кожу. Однако, господин был щедр, он разрешал мне кричать. Я не дарила ему свой голос, лишь изредка постанывая и раны, становились глубже… и ещё… и ещё… Остриё клинка всё чаще царапало кости. Иногда страдал позвоночник и я не могла пошевелиться несколько дней, пока он восстанавливался. Моя регенерация была превосходна. Лучше бы я умерла окончательно.

Кровь стекала по моей коже, собираясь в чаше, а когда я почти теряла сознание, меня сдергивали с дыбы и погружали в воду. Она становилась темной, и господин забирался в бассейн, чтобы выполнить долг мужа с моим, потерявшим чувствительность, телом. Я была благодарна ему за то, что он не пытался заниматься сексом со мной в другое время, когда я ощущала себя.

Много позже, когда раны прекращали кровоточить, меня оборачивали в простыни, пропитанные мазями, заносили в мою крохотную комнату и оставляли в тишине. Потом я получала много сырого мяса, печени, травяного чая, горького и мерзкого на вкус.

На вторые сутки я могла подняться и выйти в крохотный дворик. Рядом со стеной здесь росло дерево, очень похожее на то, что радовало меня в детстве. Только мне не позволялось забираться на него. Прижимаясь к стволу, я закрывала глаза и слушала, как ветер перебирает листву на узловатых ветвях. Иногда по ночам, когда холод заставлял меня заворачиваться в покрывало, я выбиралась наружу. В полной тишине скрипела сухая древесина. С каждым годом звук становился всё звонче и это означало, что дерево умирало. Я понимала, что переживу его. Как и всё, окружающее меня. Всех, кто был рядом. Кроме господина… Он будет жить, благодаря мне, моей крови.