Судя по адской головной боли, вид у меня был бледный. Машину трясло на ухабах, и каждый удар отдавался набатом под черепом. Еще и Сержант рокотал, что твой гром. Я было заикнулась с просьбой быть чуть потише, но он рявкнул так, что я заткнулась до самого Приозерска.
- Увольнительная... - и дальше шла непереводимая игра слов, причем сразу на трех языках. - Да чтоб я... - и тирада продолжалась, с рядом весьма обидных определений в мой адрес. - Да когда-нибудь... - и все узнавали много нового о сексуальных практиках моих предков до седьмого колена и их предположительном родстве с представителями флоры и фауны заповедных мест.
- Да что я такого сделала-то!
Еще до ответа Сержанта наши заржали, причем всем составом.
- Ничего. Совсем ничего! Кто в соседний бар на полчасика отпросился?
- Я-я-я, - протянула я после короткой паузы, помня, что свой ответ Сержант получит, и он не в гляделки играть будет, как князь, он у нас существо грубое и неинтеллигентное.
- А кто там нажрался, как последняя скотина, за эти "полчасика"??
- Да я ж...
Но он уже не слушал.
- Кто на стволе оружия чужие лифчик с трусами крутил и кричал про "феминизм - сила"?! Какой, твою мать, феминизм?! Весь кабак аж рыдал... А что ты, пташка наша голосистая, за песню своему белобрысому спела, что у него глаза стали шире стакана?? Я такой гадости, как эта, век не слыхал. Кто и какого губернатора приказал скормить волкам?
- Да это "Аквариум"!
- Какой, чтоб тебя, аквариум?! Натуральный деревенский бунт!
- Да песни Гребенщикова тут все сто лет знают...
- Ну, блин, у вас и традиции... А на кой предмет ты стриптиз пыталась устроить в кабаке? И почему обязательно на фоне пожара?! - я мучительно зажмурилась, припоминая дорожку догорающего виски на стекле стойки, спину уходящего Эгерта и внезапно тесный ворот футболки, жаркий и мешающий дышать. Форменная куртка куда-то пропала еще раньше. - Не-е-ет, ты не молчи, ты говори! Не все ведь видели, пусть люди хоть послушают!
- Э-э-э, - я резко перестала быть, как там Полина выражается... речевым существом, вот. Впрочем, у моих сослуживцев со словами было не лучше: они хрюкали, фыркали, давились хохотом и пытались упасть с рыданиями под сидения.
- А кто на потолке бара очередью из автомата сердечко нарисовал, а потом сказал: "Какая хорошая жопа, жаль, ничья"??
Сержант остановился перевести дух и закончил контрольным в мою и так больную голову:
- И каким попугаям ты требовала свободы, когда тебя, дуру бешеную, наконец скрутили? И чьи это стихи ты в казарме читала матом, про селедку? Вряд ли ведь собственные?
Сержант вдруг переменил тон и тему:
- Между прочим, спиши потом слова. Стихи ничего так, прочувствованные. Знал человек жизнь, сразу видно, - и вернулся к прежнему. - А тебя мы воспитывать будем. Не-ет, пороть я тебя не стану, и не надейся. Все равно без толку.
- Да ты даже не проверял, - вскинулась было я, но заткнулась под его взглядом.
- До конца месяца будешь приводить одежду в порядок и думать, шнурки гладить и внимать отеческим наставлениям досточтимого Нуаля, пряжки полировать и устав цитировать. А чтобы тебе точно скучно не было, сдадим напрокат в детский сад, они сильно просили и плакали. Тебе там самое место.
Утром после развода Сержант поднял меня с плаца за воротник, прошипел "прекрати паясничать" и повел сдавать с рук на руки Полине. Я пыталась было упереться, что дорогу знаю, но он мило улыбнулся, очень-очень мило, и сказал, что нет-нет, ему совсем не сложно, а так оно будет надежнее. Я вздохнула и поплелась за ним.