Между двух гроз

«Кто в Янов день глаз не сомкнёт, тот скоро счастье познает», – а не пойти ли самому искать своё счастье, если не спится? Своё, только своё, не принадлежащее больше никому. Ни у кого его не отнимать, а найти и принять таким, какое оно есть. И вот пока ещё не своё, а совсем чужое счастье держит за руку и тянет в лес, прямо туда, куда кроме как за счастьем и идти страшновато. А в руках рябиновый прут. Где-то позади свистят и хохочут, становится немного жутковато. Но хочется идти вперёд и вперёд. А вот и он, цветок любви, заботливо укрытый от посторонних глаз. Махнуть прутом, сорвать цветок – и бежать, бежать, бежать под крики и свист. Бежать, держа своё счастье за руку. Бежать подальше в лес, где нет посторонних глаз, а только счастье следит строго за тем, чтобы достаться всем, его жаждущим.

И вот, найдя счастье, вернуться к костру, чтобы порадоваться снова его свету, теплу, венку из ромашек и дубовых веточек, терпкому запаху тмина от поедаемого с таким аппетитом оставшегося сыра, лёгкому хмелю горьковатого пива. Лиго-лиго! А не мало ли счастья? Счастья – креста Лаймы, с которым шагаешь по тропинке жизни.

III

– Иварс, умоляю тебя, приезжай сейчас же, – голос Айты дрожал, такой испуганной Иварс её не помнил.

– Девять утра, Айта…

– Анна, – при имени дочери Иварс почувствовал, как что-то укололо в левом плече и сразу отпустило, – Приезжай, случилось страшное.

– Что такое? – Иварс вскочил, прижав плечом к уху телефонную трубку. Телефонный аппарат с грохотом упал с тумбочки на паркет.

– Айта, ты слышишь меня? Я должен знать, что произошло с Анной. Ты слышишь?

– Слышу, Иварс, слышу. Она убита. Понимаешь?

– Что? Что ты сказала?

– Иварс, пожалуйста, приезжай, мы дома, – Айта тяжело задышала и повесила трубку.

«Убита, убита» – вертелось в голове Иварса, но представить себе такое – это означало бы признать, что всё действительно так. Дочь, его дочь – убита. «Нет, нет, она ошиблась, с ней самой что-то не в порядке, я сейчас приеду и выяснится именно это, точно», – Иварс с трудом натягивал брюки, открыл шкаф, взял первую попавшуюся рубашку и надел её, даже не задумываясь о том, что фланелевая в крупную клетку посредине лета – не самая лучшая идея.

– Где же ключи? – спросил сам у себя Иварс и сунул руки в карманы. В одном он нащупал связку ключей, из другого к своему удивлению достал ловко сплетённые между собой ромашку и дубовый лист. Он с яростью бросил смятый и увядший букетик на тумбочку.

Путь в Олайне занял десять минут. Иварс мчал под сто километров в час и про себя повторял только одно: «Убита». На одном из перекрёстков он притормозил для того, чтобы отыскать в бумажнике её фотокарточку, едва взглянуть на неё и снова спрятать.

– Анн, моя Анн, – странно, но будучи абсолютно уверенным, что Айта не в себе и с Анной всё в порядке, Иварс чувствовал неладное. Тревога подкрадывалась, как будто охотилась. Вот она затаилась, для того, чтобы выждать пару минут, пока Иварс припаркует машину, пройдёт мимо двух цветочных горок к большому кирпичному дому, где сам когда-то жил. Подойдёт к подъезду, рванёт на себя дверь, затем вторую, побежит по лестнице на третий этаж, не дожидаясь лифта. И настал момент: тревога и ужас нападают, хватают, и совладать с ними теперь уже невозможно. Они взяли верх.

– Иварс Петерс? – спросил Иварса стоявший в дверях квартиры молодой полицейский.

– Да, – Иварс остановился, пытаясь справиться с тревогой и сердцебиением. Но слов полицейского он не слышал. Закачался на месте и рухнул бы на пол, если бы его вовремя не подхватили.

– Мне очень жаль, но, судя по всему, ваша дочь убита, – произнес полицейский, когда Иварс пришёл в себя, сидя в низком кресле в квартире соседей – немолодой пары, его старых друзей. Иварс пил маленькими глотками воду из стакана, наконец, оставил стакан, сообразив, что должен всё увидеть своими глазами.

– Нет, туда нельзя, – остановил его полицейский, и, слегка подтолкнув, заставил снова погрузиться в кресло, – пока что нельзя. Мы снимаем отпечатки пальцев, пытаемся понять, как это случилось. Там сейчас ваша жена.

Иварс кивнул головой, хотя Айта не была ему женой, и в других обстоятельствах он не позволил бы так с собой обращаться. Но в данный момент он был во власти тревоги, которая командовала им. И вот, наконец, пришёл страх. А за ним и отчаяние. Иварс заревел, нагнувшись, обхватил голову руками. Слёзы, низкое кресло, боль, невозможность что-либо предпринять – не это ли делает человека абсолютно беспомощным и показывает его ничтожность? Это, бесспорно. А ещё – Иварс не понял, сколько прошло времени – послышался невдалеке чей-то громкий голос и тот самый молодой полицейский тихо произнёс: «Идёмте».

Снова перед глазами проплыла дверь, часть коридора, опять дверь. Вот и знакомая квартира, бесконечные книжные полки, обои с красными цветками.