Между Европой и Азией. История Российского государства. Семнадцатый век

Если в польском лагере под Смоленском обстоятельства сделали «твердым адамантом» лукавого митрополита Филарета, то на следующем этапе Смуты, после смерти Лжедмитрия и пленения «великого посольства», при полном параличе национальной политической воли, ситуация возвела в герои личность еще менее пригодную для руководства сопротивлением – патриарха Гермогена.

Филарет по крайней мере был человеком умным, чего никак не скажешь о Гермогене. Им вечно кто-то манипулировал: то Василий Шуйский, то гетман Жолкевский. Соотечественники не любили патриарха за грубость и скверный характер, к тому же он был стар и немощен – ему уже перевалило за восемьдесят. И вот этот дряхлый, сварливый, «ко злу и благу небыстрораспрозрительный» старец, не страшась поляков, в полной власти которых он находился, вдруг начал рассылать по стране письма, в которых писал о поругании веры и призывал православных подниматься на ее защиту. В конце концов наместник Гонсевский подверг Гермогена полной изоляции, заточил в келью и заморил голодной смертью, но к тому времени пожар уже вовсю пылал, а после смерти патриарх стал для поляков опаснее, чем при жизни, ибо превратился в святого мученика и символ сопротивления.

Призывы Гермогена раньше всего подействовали на города, не оккупированные поляками и сильные «земством», под которым в ту эпоху прежде всего понимали дворянство и купечество, самые активные из русских сословий.

Первым еще в начале 1611 года восстал на Рязанщине неугомонный Прокофий Ляпунов, успевший сменить несколько лагерей и даже послуживший Владиславу, но только теперь развернувшийся в полную мощь своей кипучей натуры. Настало время, когда Ляпунов превратился в главную фигуру освободительного движения. Скоро к нему присоединились земские отряды из Нижнего Новгорода, Казани, Мурома, Владимира, Ярославля, Костромы, Суздаля и других областей.

Гермоген и поляки. П. Чистяков

В начале весны войско Ляпунова выросло настолько, что собралось в поход на Москву.

От Калуги на соединение с земцами двинулись казаки, бывшие «тушинцы», у которых было два предводителя: военный – атаман Заруцкий и «статусный» – князь Дмитрий Трубецкой, самый родовитый из сторонников маленького «царевича Ивана».

Эта объединенная сила получила в истории название Первого ополчения.

С самого начала две ее части, земская и казацкая, не доверяли друг другу и не смешивались, предпочитая держаться на отдалении. В войске Заруцкого – Трубецкого преобладали вчерашние мужики, влившиеся в казачество; с Ляпуновым шли дворяне, стрельцы, горожане. У двух ратей не было ничего общего кроме ненависти к чужеземцам и желания «постоять за веру» (впрочем, более распространенного среди ляпуновцев).

Александр Гонсевский. Неизв. художник XVII в.

Тем временем в Москве, народ которой представлял собой изрядную силу, тоже назревало восстание – отношения москвичей с поляками накалились до предела. Но взрыв произошел раньше, чем к городу подошла повстанческая армия.

Очень возможно, что Гонсевский, бывший неважным администратором, но хорошим воякой, нарочно спровоцировал обострение – или, во всяком случае, охотно на него пошел, чтобы укрепить оборону.

19 марта в столице начались беспорядки. Мелкая вначале потасовка между поляками и русскими переросла в мятеж, охвативший весь город. Гарнизон хорошо подготовился к подобному повороту событий. Москвичей, конечно, было гораздо больше, но они действовали разрозненно, а поляки и немецкие солдаты подчинялись единому командованию.

Гонсевский устроил настоящее побоище, перебив несколько тысяч горожан, а главное – предал огню все кварталы, находившиеся за пределами каменных стен Китай-города. Это позволило ему сузить кольцо обороны, поскольку для защиты всего огромного города войск не хватало. К тому же расчистилось пространство для обстрела.