Между «ежами» и «лисами». Заметки об историках

Приступая к описанию таких событий, как Французская революция, Религиозные войны или, например, опричнина, историки начинали с вопроса о причинах этих событий, и ответ искали в социальной структуре и в порождаемых ею социальных противоречиях. А затем уже могли переходить к политическим коллизиям. Но с течением времени предварительные поиски стали занимать все больше времени. Наконец появился особый тип историков, которые уже основное свое внимание уделяли тому, что искали причины, описывая социальные структуры. У них уже просто не доходили руки до разговора о событиях. Появлялись труды, которых становилось все больше и больше, где уже никакой истории в старом смысле этого слова не было. Там не было событий, там не было поступков каких-то личностей, но там было описание социальной структуры – очень детальное, дотошное. Чем больше было этих описаний, чем больше было графиков, таблиц, тем лучше считалась работа. Я помню похвалу, которую воздал мой коллега, взяв в руки мою первую монографию: «Хорошая книжка – таблиц много!» И я был тогда очень горд, потому что действительно таблиц было много, это была настоящая книга, не какой-нибудь сборник анекдотов, но такое вот социальное исследование. Очень крупный французский историк середины ХХ века. Эрнест Лабрусс любил выражение «тяжелая материя социального». Вот что представляло главный интерес – социальные структуры. 1950—1960-е годы. были звездным часом такой историографии во Франции, а чуть позже настал он и в нашей стране. Историки изучали общество. Идеальным источником для изучения, например, французского общества XVI—XIX веков были как налоговые описи, позволявшие использовать статистические методы, так и нотариальные акты, еще более богатый источник. С одной стороны, акты отражали реальную жизнь во всем ее многообразии, а с другой – были унифицированы в соответствии с определенными юридическими нормами, что облегчает их статистическую обработку. Сохранность парижских нотариальных актов очень высока даже для XVI века, не говоря о более позднем времени. Они становятся предметом исследования множества историков. Команда, собранная Лабруссом, призвана обследовать все французские архивы, чтобы составить «коллективный портрет» основных классов французского общества Старого порядка и XIX века. У них были серьезные оппоненты из школы консервативного историка Ролана Мунье, которые возражали: «Нет, вы не правы, потому что общество Старого порядка XVII—ХVIII вв. на классы не делилось, оно делилось на ordrеs253 – группы, объединенные престижем, которые отделяются друг от друга по своей социальной функции». Эти историки тоже создали команду, которая обрабатывала нотариальные акты (особенный интерес для них представляли брачные договоры), чтобы описать все французское общество, понять его реальную структуру и, соответственно, выявить противоречия, способные объяснить Французскую революцию, Религиозные войны и другие события. Таким образом, и «левые», и «правые» историки сходились в том, что можно и нужно воссоздать реальную социальную иерархию, «настоящую», не ту, которую рисовали идеологи того времени. Весь вопрос был только в принципах классификации – школы Лабрусса и Мунье яростно спорили между собой на знаменитых коллоквиумах, собираемых в середине 1960-х годов в Сен-Клу, в пригороде Парижа.

Это был период триумфа социальной истории с характерным для нее эссенциализмом – убежденностью в том, что социальные группы существуют реально, их «можно потрогать». Реально есть группа «рыцарей», есть «дворянство мантии» (чиновники и судейские, получившие дворянство за службу, купившие дворянский патент), есть полноправный горожанин-буржуа; и человек либо в силу своего рождения, либо в силу социального или имущественного положения принадлежит к той или иной группе. Если тщательно поработать с социальной структурой, то всех людей можно разложить по тем или иным ящикам: опишем все эти ящики, установим их иерархию – поймем все французское общество. Еще одной характерной чертой историков той поры было стремление объяснять все изменения в обществе внутренними, а потому закономерными и предсказуемыми причинами. Доходило до парадоксальных вещей: Черная смерть 1347—1349 годов (пандемия чумы, опустошившая Европу) была завезена с Востока вместе с крысами на генуэзских кораблях, шедших из нынешней Феодосии. Вроде бы фактор исключительно внешний и случайный, как было внешним и случайным для индейцев появление конкистадоров. «Нет, – говорили историки, – дело в том, что общество в это время вступило в фазу кризиса, то ли в силу перенаселенности, то ли от того, что феодальные отношения зашли в тупик. Люди стали недоедать, организм их был ослаблен, и поэтому такая случайная вещь, как эпидемия, не случайно оказалась такой убийственной»254.