Между Явью и Навью

Оказавшись лицом к Волшановой оскаленной морде, братья сникли. Воинственный пыл куда-то подевался. Убивать их не хотелось, и не стоило. От остальных дружинников и следа не осталось. Волшан замер. Зверь мешал думать – он был голоден и зол. Мотнув башкой, Волшан прыгнул…

Расцарапанные и безоружные, сыновья наместника добрались до городских стен далеко за полдень. И никогда никому не признались, что приключилось с ними в то утро.

* * *

Они снова двигались вдоль дороги, не показываясь, но и не заходя далеко в чащу. Неждана молчала, хмурясь и покусывая губы, но не жаловалась. Волшан ее не жалел – шел привычным шагом, в меру широким, в меру скорым. Что делать с девкой в Киеве он так и не придумал, и ее присутствие тяготило все больше.

В полдень напились из холодного ручья и доели остатки козьего сыра, которого не хватило, чтобы насытиться ни ему, ни ей. Голодный и злой, Волшан обернулся к отставшей на пару шагов Неждане:

– Зря идешь. Там с тобой нянькаться не станут. Разом прихлопнут.

– Тебя, думаешь, не прихлопнут? – огрызнулась она.

– Говорил уже. На мне княжий знак…

– Сильно он тебе помог в Лтаве?

– Мстиславов знак, дура. Мстислав в Киеве сидит, – сердито отрезал Волшан.

Упрямая девка много дней ничего не желала слушать. Прицепилась хуже репья. И амулет на нее не серчал, постукивал по пузу, прикидывался обычным серебряным кругляшом.

– Скоро ночь. Обернемся, поохотимся. Ближе к Киеву уже не получится.

Она обрадованно подпрыгнула, сразу забыв про усталость. Двумя руками выпростала цепь из-за пазухи, и та легла поверх платья железным ожерельем.

– Дура ты, – вздохнул Волшан, осматриваясь в густеющих сумерках.

Заметил впереди прогалину и направился прямо к ней, не оглядываясь на отстающую Неждану.

Темнота упала резко. Волшан успел ступить на поляну, слабо серебрившуюся лунным светом по траве, когда боковым зрением увидел за Явью Навь. Там, в стране смерти, кто-то стоял, поджидая. Он догадывался кто.

Она была бы так же красива, как десять лет назад, если бы не несло от нее мертвечиной за версту да глаза, прежде сиявшие веселыми огоньками, не горели теперь угольно-черной злобой.

Вышагнула за грань Нави, будто и не было этой преграды, и встала перед Волшаном во плоти. Амулет заледенел, предупреждая об опасности, волчье чутье наружу рванулось – не то растерзать мавку, не то для того, чтобы бежать сподручнее было, а Волшан застыл на месте как громом пораженный.

– Здравствуй, любимый, – сладким голосом пропела мавка Ждана. – Не рад?

– Чему радоваться? – выдавил Волшан, едва шевеля языком.

– Ну, как же? Свиделись наконец. После стольких лет.

За спиной вскрикнула Неждана, послышалась возня и звериный рык, но он не оборачивался. Подумал, что убивать свою они не станут.

– С чем пришла? – спросил Волшан, мысленно примериваясь, как бы половчее успеть обернуться да мавку отправить, откуда пришла.

– Ой, какой ты стал! – изобразила она обиду. – Ну, раз хочешь сразу о деле, будь по-твоему. Сними медальку да поверни назад, любимый. Там дед Славко один совсем, помнишь? Тогда мы и его не тронем, и эту твою, – мавка кивком указала Волшану за спину, – в живых оставим. Обещаю. И сам ты тогда уцелеешь, а нет, – голос изменился, теперь она зашипела змеей, – так я тебя давно на этой стороне дожидаюсь.

– Грозишь ты смело, – недобро прищурился Волшан. – А так ли смело поступишь, если все-таки «нет»? С чего вдруг столько чести, да мне одному? И деда Славко вспомнила, и волкодлачкой грозишь, будто она не твоего рода-племени?

– Волша-ан, – кошкой мурлыкнула мавка, – и ты – того же племени, как бы не представлялся особенным. Задурил Славко тебе голову, но ведь я-то поправила, разве нет? С чего тебе за людишек биться? Ты их прежде не жалел, и они тебя не пожалеют – помнишь ли о том?

Она томно повела мертвенно-белыми плечами, и тонкая ткань бесстыжего платья соскользнула к ногам, оставив Ждану совершенно нагой. Залитая мертвящим светом луны, покачивая бедрами, она медленно двинулась вкруг Волшана, не сводя темных глаз с амулета.

– Сними его, брось. Не обнять мне тебя, не приголубить! Неужто не хочешь всё исправить, люб мой? – шептала мавка, и от ее шепота Волшана как молнией пробило желание.

Амулет горел холодным огнем, но Волшан словно спал – и чувствовал боль, и не чувствовал. Мысль о близости с мавкой была и мерзостна, и сладка. И чем дольше она напевала похабные слова, тем более желанной становилась. Почудилось, что перед ним и впрямь его Ждана. Живая, не растерзанная им же десять лет назад, в самую первую, неловкую и страстную, ночь любви.

– Молчи, Ждана, молчи, – одними губами прошептал Волшан, а рука как чужая сама к тесемке амулета потянулась…

Опомнившись, он задохнулся, рванул ворот рубахи, но тесьма попала под пальцы и лопнула. Княжий амулет и волохов оберег упали в траву, проскользнув под распоясанной рубахой.