Между львом и лилией

Я горько усмехнулся про себя. Ни клеветы, ни преступного неповиновения (откуда оно могло взяться, если я у него не в кабале?) не было, а за переход через океан, как я успел узнать, брали в пересчете пять, максимум шесть фунтов. Дорога из Филадельфии в Монокаси, даже с учетом питания, тоже никак не могла стоить более четырех-пяти шиллингов. Судья же продолжал бубнить:

– Кроме того, тебе надлежит возместить судебные издержки в один фунт стерлингов. Далее, затраты на твое содержание в тюрьме селения Монокаси, в которой ты будешь пребывать до переселения группы герра Клингбайля на новые земли, будут оплачены тобой из расчета семь пенсов в сутки, равно как и стоимость труда палача – в три пенса за каждый удар плетью. Итого – три шиллинга. Все твои денежные средства, кузнечные инструменты, ружье, нож и одежда, кроме той, в которую ты облачен, были нами оценены в одиннадцать фунтов, три шиллинга и десять пенсов. Этого будет достаточно, чтобы оплатить судебные издержки и стоимость твоего наказания, но недостаточно для компенсации герру Клингбайлю.

– Но, ваша честь! – воскликнул я. – Вы обещали выслушать и меня…

Высокий пристав дал мне по уху, да так сильно, что я упал, а судья продолжил:

– За неуважение к суду количество плетей удваивается, равно как и плата за таковые – теперь с тебя удержат шесть шиллингов за сорок плетей. Далее. Чтобы выплатить задолженность герру Клингбайлю, ты приговариваешься к кабале у истца. Он согласен платить тебе по одиннадцать пенсов в сутки, но только после того, как вы покинете Монокаси. Твой заработок, за вычетом стоимости крова и пропитания – четыре пенса в сутки, пойдет на оплату вышеуказанной компенсации, и кабала твоя продлится до тех пор, пока вся сумма не будет выплачена, причем герр Клингбайль будет иметь право штрафовать тебя за лень, богохульство, либо недобросовестность, по своему усмотрению. Заседание закрыто, – и он ударил деревянным молотком по столу.

Пристав проверил, хорошо ли связаны мои руки, и повел меня туда, где я уже успел провести неделю – в подвал ратуши. Именно там находилась местная тюрьма – центральная сторожка, из которой три двери вели в камеры; про другие не знаю, а моя имела земляной пол с брошенной в углу охапкой гнилой соломы, а также старую бочку в другом углу, которой я пользовался для отправления естественных надобностей. Других арестантов в камере не было, зато были клопы и блохи, поедом евшие меня с утра до вечера. Кормили здесь дважды в день, утром и вечером. Обычно давали кусок заплесневелого хлеба и небольшой кувшин воды, так что есть хотелось постоянно. В двери было небольшое отверстие, через которое проникал свет из сторожки. Раз в три дня мне разрешали вынести бочку из камеры и вылить ее в специальную яму за ратушей – естественно, происходило это под конвоем двух вооруженных стражей.

Впрочем, убежать я, может быть, и смог бы, но вот только куда? Сосед по камере в первые три дня моего пребывания в этом «благословенном месте» рассказал, что он переехал из Бремена в американские колонии, согласившись на добровольную семилетнюю кабалу. А когда он попытался бежать, его схватили местные плантаторы-англичане и привезли обратно в Монокаси; после чего его приговорили к пятидесяти ударам плетьми, а кабальный долг вырос на сумму вознаграждения за его поимку, его содержание в тюрьме, и оплату «труда» палача. После экзекуции его привели всего в крови и бросили на пол камеры. Я разделил с ним хлеб и воду – ему ни того, ни другого не дали, – но ночью он отдал Богу душу. Труп заставили вынести меня. Я выкопал ему могилу за церковной оградой и вернулся на место, причем друг Клингбайля Меркель, пришедший удостовериться в смерти несчастного, ворчал вполголоса, что этот Майер остался ему должен немалую сумму, и кто ему ее теперь возместит?

После вынесения приговора я зарылся в вонючую труху и впервые с детства беззвучно заплакал – эх, почему я не подождал и не уехал тогда в Россию?

Родился я в городе Фрибурге, что в Брисгау[98], в семье католиков, бежавших после Реформации из ставшего протестантским Штутгарта, где мои предки были, по словам отца, большими людьми. Семья сперва жила в Вайле, католическом городке недалеко от Кальва, а дед переехал во Фрибург, где и занялся торговлей. Его дело продолжали мой отец и мой старший брат, а четырех других сыновей родители, как обычно, отдали в обучение. Я попал к Манфреду Фаренбаху, оружейнику в соседнем Зельбахе.

Поселили меня вместе с другими учениками в неотапливаемом хлеву, а готовить приходилось для себя самих из подпорченной крупы и, если повезет, подгнивших овощей. Изредка, по праздникам, добавлялось немного требухи. Из всего этого мы варили похлебку, похожую на помои. Впрочем, и ее получалось мало, и нам все время хотелось есть.