Между нами девочками, говоря…

На кровати, спустив вниз ноги в длинных белых подштанниках, сидел лохматый дед и неприветливо смотрел на вошедших. На негнущихся лапах к ним подковыляла такая же лохматая собака, обнюхала их со всех сторон, громко втягивая воздух, лениво махнула хвостом и залезла под кровать.

Даце почудилось, что они попали к волшебнику. На стенах висели рогатые и клыкастые головы зверей, причудливо изогнутые корни и ветки. Черный ворон с карканьем уселся на плечо хозяина и блестящими глазами уставился на непрошеных гостей.

— Нельзя ли у вас в кухне немного обсушиться? — спросил Петерис. — Мы упали в воду.

— Ну как есть оглашенные, — ворчал старик. — Где глаза-то ваши были? Чтоб при свете дня в реку бухнуться!

Вскоре в плите уже потрескивал огонь, уютно пел чайник.

— Переоденьтесь, а мокрую одежду развесьте над плитой! — приказал хозяин. Даце он дал длинную льняную рубашку, юбку, вылинявшую от частой стирки, и большой платок.

— Мини-юбок в этом доме нет. Моя покойница признавала только макси, — добавил старик, усмехаясь в бороду.

Петерису он вручил домотканые суконные штаны и шерстяной свитер. Ты, Даце, точь-в-точь, Кристина, — засмеялся Петерис.

— А ты Эдгар.

Даце вспомнила о том, как герои Блаумана любили друг друга, и зарделась.

— Хотел бы я быть... — медленно произнес Петерис и внезапно замолчал.

— Кем бы ты хотел быть?

— Никем.

Даце, прижавшись к теплой печке, дрожала.

— А ну-ка, выпейте горячего липового чаю с медом, — распорядился хозяин. — Сразу полегчает.

— Поспи немного, пока одежда сохнет, — Петерис попытался придать голосу строгость. — А я у плиты посижу.

Даце тотчас забылась тяжелым сном.

— Так и живу здесь один. Работа моя — за колхозными лесами смотреть, — рассказывал старик. — Бывает, целыми днями людей не вижу. А звери меня не боятся, подходят и прямо из рук едят. Оставил для кабанов целое поле картошки, пусть лучше здесь роют, чем колхозную. Минувшей ночью луна светила, так все было видно. Кабаниха целый выводок полосатых поросят привела, подсвинков. Вот уж рылись в картошке, хрюкали да чавкали.

Голос старого лесника доходил до Петериса словно издали. Пламя освещало лицо старика, я он казался сказочным лесовиком. А потом уже не было ничего.

* * *

В лесу Гирту скучать было некогда. Летом он заводил долгие беседы с птицами. Подражать птичьим голосам научил его рабочий из Зоологического сада. Птицы были самой большой любовью Гирта. Прочитав книгу Конрада Лоренца «Он говорил со зверями, птицами, рыбами», Гирт купил в зоомагазине серую ворону и каждый день обучал ее говорить.

— Вы только подумайте — обыкновенная австрийская ворона, никем не обученная, умеет говорить: «Эй, ты, пойди сюда, вон она сидит, слышь, Фреди, иди сюда, вон она сидит!» А когда она вырвалась из рук мальчика, то сказала своему хозяину: «Мы поймали ее в капкан». А моя только таращит один глаз и ничего, кроме обычного «кра-кра» произнести не может.

— Ну и заливаешь, что-то не слышно было, чтоб вороны разговаривали, — не верили в классе. — Попугаи, те другое дело. — Не верите? — горячился Гирт. — Пожалуйста, вот здесь написано, на восьмидесятой странице. — Гирт открыл свою любимую книгу. — Профессор Конрад Лоренц не станет обманывать. Он мог с галками разговаривать по-галочьи, с гусями — по-гусиному, и с дикими утками говорил, и с другими птицами. Я заставлю своего Ансиса говорить, — поклялся он, — тогда вы рты пораскрываете от удивления.

Ворона Гирта отлично воспроизводила шуршанье колес проезжавшего троллейбуса, шум машины, скрип открывающейся двери. Как-то птица открыла клювом дверцу клетки и вылетела в окно. Напрасно Гирт разыскивал ее в окрестном парке, напрасно звал: «Ансис, Ансис, сюда! Ансис, сюда!»

Нынешней осенью у Гирта появилось новое увлечение — галки. Он вбил себе в голову, что выведет в своем районе целую династию галок, как профессор Лоренц в Альтенберге. Стоило только задать ему вопрос о галках, как Гирт расцветал и принимался долго и пространно рассказывать об образе жизни и привычках этой удивительной птицы.

— Ты только представь себе, — удерживая собеседника за рукав, начинал он, — мои Чик и Чака влюблены друг в друга по уши. Он вытянет шею, надуется и красуется перед ней, зовет «чик, чик, чик», что по-галочьи значит «ты мне нравишься». Она терпеливо чистит мягкие перышки Чика. Весной они выведут в среднем шесть птенцов, каждая пара через год еще шесть, это уже двадцать четыре галки, а еше через год...

— Через десять лет — 262 144, — быстро подсчитал Янис. — Вся Рига будет кишмя кишеть галками. Ну и фантазер ты, Гирт!

И вот Гирт, размышляя о своих птицах, вышагивал по лесу. Его острый взгляд замечал во мху и поздний боровик, и подосиновик, и необычного вида трутовик на стволе засохшего дерева. Сорока при виде мальчика громко застрекотала. Он ответил. Любопытная птица подлетела поближе. Почти километр дразнил ее Гирт, треща по-сорочьи.

Когда он добрался до цели, Имант, воюя с дымом, возился у костра.

В котелке кипел чай из брусничных листьев.