Между нами горы

– В моем репортаже, который вышел на этой неделе.

– А где его напечатали?

Она пожала плечами.

– Всюду.

– Уточни, что значит «всюду».

Она закатила глаза.

– Просто всюду, и все.

– О чем там говорится?

– Об одном моем недавнем путешествии.

– Там фигурирую я?

– А как же! – Она бросилась бежать, громко хохоча. – Ты и я.

Во время бега она болтала руками, совершая много лишних боковых движений. И шаг у нее был короче необходимого дюйма на три. Она слишком наваливалась на пальцы ног. Слишком сильно наклонялась вперед. Загребала левой ногой. А еще…

Зато она быстро училась. Все это можно было исправить. Учеба не заняла бы много времени. Людям, разбившимся на куски, нужно просто снова собраться.

Сам я никак не мог собраться, так и жил, нося себя разобранного. И время от времени ронял кусочек, как хлебную крошку, чтобы суметь найти дорогу домой. Потом появилась Эшли, она собрала кусочки пазла и меня, и где-то между высотой 11 тысяч футов и уровнем моря картина стала приобретать прежние очертания. Сначала смутно, потом все яснее. Полная ясность не наступила до сих пор, но такие вещи требуют терпения.

Вероятно, каждый из нас в свое время представлял собой слитное целое. Четкую картину. Монолит. Потом под влиянием событий появляются трещины, происходит распад. Мы остаемся разъединенными, разорванными, расколотыми. Некоторые лежат, развалившись на сотню кусков, некоторые – на десять тысяч. Некоторые превращаются в сплошные режущие углы, некоторые издают только слабенькое серенькое свечение. Некоторые спохватываются, что утратили часть себя. Другие обнаруживают в себе что-то лишнее. Так или иначе, нам только и остается, что качать головами. Сделать-то ничего нельзя.

А потом появляется кто-то, способный починить отколотый уголок, вернуть утраченную деталь. Это утомительный, болезненный процесс, ускорить который нет никакой возможности. Все обещания ускорения – иллюзия.

Но по мере удаления от места катастрофы, от груды обломков, начинают восстанавливаться целые секции былого, мы начинаем видеть краем глаза что-то реальное и останавливаемся, недоверчиво вглядываясь в себя. Нам не верится – но вдруг? Вдруг?

Оба мы рискуем. Ты должна надеяться, что создашь образ, которого пока еще не видишь, а я должен тебе довериться.

Так латается душа.

Эшли бежала по пляжу. Солнце било ей в спину. Свежие отпечатки ног на песке, сверкающий пот на бедрах, испарина на икрах.

Я видел их обеих: Рейчел в дюнах, Эшли на пляже. Я потряс головой: это выглядело бессмыслицей.

Я почесал затылок.

Эшли вернулась, тяжело дыша, смеясь, улыбаясь до ушей. Подняв брови, она потянула меня за руку.

– Бен Пейн?

У меня хлынули слезы – этого я тоже не мог объяснить. И даже не пытался.

– Что?..

– Когда ты смеешься, мне хочется улыбаться. А когда ты плачешь… – Она утерла мне слезы. – Тогда мне хочется, чтобы эти слезы катились по моему лицу. – Она кивнула своим мыслям и произнесла шепотом: – Я тебя не оставлю. Ни за что.

Я сглотнул. Что такое человеческая жизнь? Эхо принесло из-за дюн ответ: «Шажок за шажком».

Возможно, латанию не будет конца. Возможно, слишком долго сохнет клей. Возможно, кости срастаются медленно. Возможно, даже хорошо, что мешанина, которую я называю мной, находится в процессе формирования. Возможно, это и есть долгий, многотрудный уход с места катастрофы. Возможно, каждый из нас проходит свое расстояние. Возможно, любовь больше мешанины по имени «Бен».

Я не сразу обрел дар речи.

– Может, сначала немного пройдемся?

Она согласилась, и мы зашагали вперед. Мы прошли милю, потом вторую, наши лица обдувал легкий бриз. Дойдя до кресла спасателя, мы повернули назад.

Она потянула меня за руку. Теперь ветерок ласкал нам спины.

– Ну, ты готов?

Мы побежали трусцой. Я был слаб, мне приходилось задействовать мышцы, которыми я разучился пользоваться. Но вскоре мы перешли на бег.

Бежали мы долго.

И когда за спиной осталось немало миль, а впереди их было и того больше, когда пот уже капал с моих пальцев, а соль щипала глаза, дыхание стало глубоким, ритмичным, чистым, а ноги почти не касались земли, я, глянув вниз, обнаружил, что куски, из которых я раньше состоял, сливаются в монолит.

К читателю

В прошлом феврале я забрался высоко в горы Хай Уинтас на полпути между Солт-Лейк-Сити и Денвером, достиг отметки примерно 11 тысяч футов и замер над перспективой, простершейся миль на 60–70. Нигде ни огонька, мороз, снег мел мне в лицо, колол глаза. Конечно, глаза порой щиплет не только от снега, но и от слез. Я сражался с чем-то врожденным, укоренившимся во мне глубоко-глубоко. С вопросами, от которых не мог увернуться. Я слышал их эхо, они провожали меня домой. Они и по сей день со мной: Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя…[26]